Судный день с антикоучем Кайрос Айонид

Настя сидела перед ноутбуком, скрестив руки, как будто обнимала себя. На экране – лицо коуча в Zoom'е. Лицо было обнадёживающе внимательное, даже немного слишком. Словно человек не просто слушает тебя, а монтирует в голове документальный фильм о твоей душе с закадровым голосом и крупными планами.

– Мне никогда особо не помогали коуч-сессии, – сказала Настя, приподнимая бровь. – Ходила… ну, потому что было интересно. Местами.

Она на секунду отвела взгляд, будто боялась, что правда слишком громкая и может расплескаться. Потом снова взглянула в камеру и добавила:

– Хотя чаще – это просто эхо. Ты говоришь, коуч кивает, ты повторяешь… и вдруг ловишь себя на мысли, что это уже не ты. Это новая версия тебя, отредактированная в real time под чью-то методику.

Она усмехнулась и сделала глоток холодного чая. На экране отразился свет окна. Где-то за ним гудел город. Мир шёл своей дорогой.

– Знаете, в какой-то момент мне стало казаться, что коуч – это просто дорогой переводчик между мной и моей совестью. Только с голосом поприятнее.

Позже, в ресторане с мужем, Настя уже не звучала спокойно. Голос стал громче, движения – резче. Вокруг них мягко гудел зал: официанты, бокалы, беззаботные люди. Только за их столиком царил почти сакральный накал.

– Рома, ты не прав! – воскликнула она, отставляя вилку. – Алена, мой коуч, сказала, что мужчина обязан удовлетворять потребности женщины. Иначе – всё, гудбай успех. А если ты чувствуешь себя нищебродом – это твой выбор.

Роман посмотрел на неё, как будто в этот момент не она говорила, а кто-то говорил через неё. Его глаза не выражали злости – только лёгкую тоску. В них было что-то от зимы без снега.

– Ты вообще слышишь себя? – спросил он. – Сколько из этого – ты, а сколько – Алена?

– А что, если я и есть Алена? – парировала Настя. – Или, по крайней мере, та Настя, которой я хочу быть. Ты разве не хочешь, чтобы я была лучше?

Роман вздохнул. Он положил приборы, как солдат, сдающий оружие. Ему больше нечего было защищать.

– Я хочу, чтобы ты была собой. Без абонентской платы и чужих цитат. Но, похоже, на это у тебя больше не оформлена подписка.

Настя отвела взгляд. Ей вдруг стало холодно – не от кондиционера, а оттого, что он оказался слишком прав.

В другом конце города, на съёмке для рекламного ролика, Оксана сыпала словами, как хлопьями из модного завтрака.

– Лена, ты должна сходить к моему коучу! – заговорила она в камеру, сияя, как будто прямо сейчас заключала контракт со Вселенной. – Он не просто умный, он… просветлённый. Он говорит мне, что я – царица. Что моё внутреннее дитя – это не капризный подросток, а шаман в Патагонии. И я это чувствую, понимаешь?

Оператор за камерой кашлянул.

– Извините, – сказала Оксана, поправляя волосы, – но если бы вы хоть раз послушали, как он говорит «у тебя уже есть всё», вы бы заплакали. Я лично каждый раз плачу. Примерно с восьмой минуты. До этого – визуализирую изобилие.

Она улыбнулась. Настоящая – только на секунду. Потом – снова в образе.

– Я стала спокойнее. Меня уже не бесит начальник. Меня не триггерит кофемашина. Я даже с бывшим теперь разговариваю, когда вижу его в зеркале заднего вида.

Прошло всего два дня. В офисе, где царила атмосфера корпоративного дзена и перегретых Excel-файлов, Оксана вскипела, как чайник без клапана.

– Я самостоятельная личность! – заявила она, швыряя отчёт на стол. – И требую уважения к себе!

Коллега, у которого всё это время была одна цель – получить таблицу вовремя, попытался что-то вставить, но был сбит эмоциональным цунами.

– Я больше не позволю обращаться со мной, как с функцией! – продолжила она. – Я не вкладка в вашем плане продаж! Я женщина с границами!

В комнате повисло напряжение, как Wi‑Fi на грани обрыва. Оксана гордо развернулась и вышла, оставив за собой аромат дорогого парфюма и ощущение, что где-то был нарушен договор между здравым смыслом и самопознанием.

Коуч в голове Оксаны одобрительно молчал.

Елена сидела перед камерой ноутбука, положив ладони на колени. Руки были спокойны, но взгляд выдавал внутреннюю работу: не борьбу, не страдание, а именно тонкую, почти хирургическую работу с собой. За спиной – пустая стена. На ней ничего не было, как и на лице Елены – ни макияжа, ни защиты.

– После развода, – сказала она, не глядя в камеру, – я… пропала. Как будто всё внутри разлетелось. И я, честно, не знала, с чего начать.

Она замолчала на мгновение. Возможно, не чтобы собрать мысли – скорее, чтобы не дать голосу дрогнуть раньше времени.

– Мне помогла Вика. Психолог. Она не спасала меня, не лезла в душу с перфоратором. Просто… была рядом. Слушала. И иногда спрашивала что‑то такое, от чего я потом молчала неделю.

На экране мелькнуло уведомление, она проигнорировала.

– Мы не «прорабатывали». Мы выгребали. Всякую дрянь, обиду, стыд. Как будто я в какой‑то момент открыла в себе кладовку, где двадцать лет хранилось всё то, что мне было стыдно выбросить.

Она улыбнулась. Улыбка была тёплой – не благодарной даже, а скорее… живой.

– А потом я поняла, что любовь – это не всегда то, что нужно сохранить. Иногда её нужно отпустить. Как цветок, который перестал пахнуть. Ты же не держишь его в вазе только потому, что он когда‑то был красивый?

Пауза. Экран мерцает от солнечного блика.

– Я тогда впервые осталась одна. Совсем. И вдруг поняла, что это не приговор. Это… пространство. Для себя. Чтобы научиться слушать – не кого-то, а себя. Не коуча, не подругу, не маму, не голос в голове с чужим акцентом. Себя.

Она наклонилась ближе к камере.

– Понимаешь, это же так просто. А мы усложняем. Мы цепляемся за боль, как за повод быть важными. А потом сидим в ней – и зовём это жизнью.

Петровский бульвар был почти пуст. Погода – ровная, ветрено‑молчаливая. Елена шла медленно, рядом – подруга. Старый кофе в картонных стаканах, шарф, который скатывался с плеча, разговор – тот, что начинается «с ничего» и потом внезапно становится о главном.

– Ты правда всё это отпустила? – спросила подруга.

Елена кивнула.

– Не сразу. Сначала я сделала вид. Потом – заставила себя поверить. Потом – надоело притворяться. И только тогда… получилось по‑настоящему.

Подруга смотрела на неё с интересом и лёгкой завистью.

– А я всё ещё держусь. За старые чувства. За «вдруг ещё вернётся». Знаешь, как будто бросать вещи из горящего дома – это предательство. А вдруг они ещё пригодятся?

– А ты подумай, – спокойно ответила Елена, – может, ты не вещи спасаешь, а сам пожар? Потому что он объясняет тебе, почему больно. А без него – придётся просто признать, что это закончилось.

Подруга усмехнулась:

– Ты всегда говорила красиво. А теперь ещё и умно.

Елена смеётся.

– Это не я. Это пустота. Когда внутри становится свободнее, начинаешь говорить проще. Уже не нужно никого убеждать. Даже себя.

Они молчат. Мимо проходит парень с собакой. Собаки всегда в настоящем. Люди – в будущем, где «может быть», «если» и «а вдруг всё же». Слишком много условных наклонений на одного человека.

– Ты изменилась, – тихо сказала подруга.

– Я просто перестала бояться быть собой, – ответила Елена. – Без любви, без отношений, без статуса. Просто – собой. Это страшнее всего. Но и честнее.

Листья летели по бульвару, не спрашивая, готовы ли к этому их ветки. И никто не знал, куда они приземлятся. Но в этом было что‑то правильное.

На экране появился Анатолий. Его лицо выражало сдержанное раздражение, как у человека, которому навязали участие в игре, когда он просто хотел посмотреть футбол. Он сидел, опершись на локоть, и явно считал минуты до конца звонка.

– Да всё это фигня, – сказал он, не подбирая слов. – Мозготравка. Мы с тобой за вечер то же самое обсуждаем – только больше, живее и честнее. Я еле вытерпел до конца.

Кто‑то из участников онлайн‑сессии молча кивнул – не то в знак солидарности, не то вежливости. Анатолий проигнорировал.

– Весь этот ваш "рост", "проживание чувств", "глубокая работа"… Это, знаете, как если бы тебе продали билет на концерт молчания – и назвали это «исцелением».

Он усмехнулся, чуть скосив глаза вбок, будто хотел убедиться, что кто-то из своих это тоже слышит.

– Я понимаю: людям нужна надежда. Кто-то бежит к иконам, кто-то к коучам. Ну бежите. Я – нет.

Он выключился первым, не дожидаясь конца сессии.

Спустя несколько дней в групповом чате коуч-сессии он появился снова. Улыбался. В голосе звучала та странная, почти заразительная интонация людей, которые открыли «новый этап».

– Я присоединяюсь ко всем мнениям, – сказал он, глядя прямо в камеру. – Мне тоже очень всё понравилось. Энергетика мощная.

Пауза. Он слегка склонил голову, как будто собирался сказать нечто важное.

– Вам отдельное спасибо. Я снова почувствовал, что могу многое в себе изменить.

Где-то на заднем фоне у кого-то звякнула чашка, а кто-то из участников сделал скриншот – на память.

Но самые внимательные могли бы заметить, как в улыбке Анатолия есть что-то… слишком правильное. Как будто он сыграл роль, которую сам себе навязал: чтобы, наконец, не быть "против", а просто стать частью чего-то. Пусть даже эфемерного.

Пусть даже чепухи.

В комнате Ирины царил полумрак. На заднем плане виднелись фигурки Будды, свеча в форме сердца и плед в мягкой синеве. Она сидела перед камерой в позе, которую можно было бы назвать «уютная решимость» – спина прямая, плечи расслаблены, взгляд лучисто‑направленный в вечное.