– Мне очень понравилось, – проговорила она с лёгким придыханием, будто только что вернулась с медитации на берегу Бали. – Через месяц будет новый курс, с выездом загород. Я чувствую, как некое моё начало… на этих практиках вошло в поток. Просто в поток.

На другом конце экрана – Катя. Измотанная, с пятном от чая на футболке, на фоне шкафа с детскими игрушками. Она держала камеру на коленях, и потому изображение слегка дрожало – как и она сама.

– Поехали со мной? – с искренним восторгом спросила Ирина.

Катя не ответила сразу. Сделала паузу. Таких пауз в её жизни стало много: перед тем как встать с утра, перед тем как начать объяснять детям, что папа в командировке, перед тем как снова поверить, что всё это «не навсегда».

– Нет, – сказала она наконец. – Я не могу. На мне дети будут в это время.

Ирина немного смутилась, но улыбку не потеряла.

– Скажи: «Я могу». Скажи это. Просто скажи!

– Ира… – Катя растерянно посмотрела в камеру, как в глаза врачу, сообщающему сложный диагноз.

– Просто попробуй, – настаивала Ирина, и в её голосе уже чувствовалась лёгкая мантра. – Скажи: «Я могу».

Катя сглотнула.

– Я… яяяя… – голос её дрожал. – Я… м‑мооогу…

И вдруг она заплакала. Не громко – наоборот, почти беззвучно. Но лицо её исказилось, как будто изнутри вырвалась боль, которую нельзя было запихнуть обратно.

– Молодец, – ободряюще произнесла Ирина. – Видишь, как это работает? Всё начинается со слов.

Катя не ответила. Потому что знала: всё начиналось не со слов. А с тишины. С той, где ты одна, среди недосыпа, детских криков и кастрюль. И нет никакого потока, есть только ты – уставшая, но живая. Не в потоке, а в болоте.

И эта истина звучала внутри куда громче, чем «я могу».

На кухне было тепло. Электрический чайник ещё не закипел, но уже потрескивал. Сквозь полуоткрытое окно тянуло февральским воздухом, прохладным и нервным. За столом сидели двое – Клайм и Мила. Он – в домашней толстовке, слегка помятой, с потёртыми локтями. Она – в простом свитере, с закатанными рукавами и лёгкой иронией в глазах. Диалог между ними шёл уже не первый десяток минут. Это не была ссора – это была старая привычка дышать несогласием.

– Может быть и так, – произнёс Клайм, глядя в окно, – но ты же понимаешь, что современные методы коучинга по-настоящему не работают. Там больше внушения, чем правды. Люди цепляются за технику, чтобы не утонуть в смысле.

– О, – отозвалась Мила с полусдержанной улыбкой, – ты работаешь в этом уже сколько? Десять лет? И только сейчас это понял?

Он посмотрел на неё – не раздражённо, но с оттенком грусти. Той самой, когда ты понимаешь, что долго был не на той стороне зеркала.

– Я хотел верить, – тихо сказал он. – Верить, что это что-то меняет. Что за схемами и алгоритмами действительно есть душа. Но всё чаще я вижу: это иллюзия. Люди убегают в «другое качество», забывая, кем были здесь и сейчас. Им кажется, что они растут, а на самом деле – просто прячутся.

Мила чуть нахмурилась.

– Подожди, – сказала она, чуть наклоняясь к нему. – Ты брал за это деньги, обучал, проводил тренинги. А теперь говоришь, что всё это была профанация?

Он поднял взгляд. В нём больше не было оправданий – только обнажённый голос человека, впервые готового сказать правду.

– Да, – твёрдо произнёс он. – Коучеры в большинстве своём просто растят своё эго. Делают вид, что не вмешиваются в процесс мышления, но по сути всё давно просчитано. Никакой магии. Люди – материал. Предсказуемый, удобный, несложный. Их «путь» – это то, что мы им предлагаем. Их индивидуальность – лишняя переменная.