Девушка съежилась под колючим мужским взглядом.

– Сударыня, первые минуты нашей встречи вызвали во мне симпатию к вашему сиятельству, – снисходительным голосом не сразу произнес прапорщик, – поэтому я намерен заставить себя забыть ваши продиктованные чувствами, а не здравым смыслом откровенные слова. Из все тех же добрых побуждений я решительно не рекомендовал бы вам впредь, – в потеплевшем голосе слышались нотки дружеского совета, – высказывать опрометчивые суждения при малоизвестных или вовсе не знакомых людях. Ваши горячечные речи в защиту заподозренной в государственной измене особы могут подать повод уличить ваше сиятельство в хуле на нашего государя, в сочувствии к преступнику и даже в сообщничестве с ним.

– Довольно! – воскликнула девушка. – Я отказываюсь что-либо слушать. Я уединилась здесь для душевного спокойствия в то время, как множество женщин оплакивает незавидную участь их мужей, сыновей, братьев – участников политических интриг. Однако провидению этого оказалось недостаточно. По чьему-то наущению оно коварно прокралось в мою обитель под личиной жандарма, недомолвками преследуя гадкую цель – скомпрометировать меня. Объяснитесь наконец, прапорщик, – пылало негодованием девичье лицо, – в противном случае я вынуждена буду указать вам на дверь.

Девушка в изнеможении замолчала.

– Простите меня, – заговорил пристыженный жандарм. – Прошу ваше сиятельство о снисхождении. Мои обязанности, к сожалению, заставляют вашего покорного слугу забывать о великодушии. Я удручен, что вам пришлось увидеть меня таким. Верьте, моя душа полна достойных уважения качеств. Прошу, успокойтесь совершенно. Выслушайте меня и примите верное решение. Я прибыл по личной просьбе ее сиятельства Софьи Вяземской. Уполномоченный осуществлять надзор за арестованным князем, снизойдя к просьбам его дочери, я позволил княжне написать вашему сиятельству. Скажу без обиняков, – обращен бесхитростный взгляд к лицу затаившей дыхание Ольги, – письмо прочитано мной. Его содержание показалось мне пустяком. Однако, на мой взгляд, неблагородно со стороны княжны в ее положении компрометировать своим посланием подругу. Уверен, никто не осмелится упрекнуть вас, если вам будет угодно вернуть письмо нераспечатанным. Впрочем, выбор за вами, – протянул прапорщик девушке конверт с четырьмя печатями.

Услышанное привело ее в замешательство. Безусловно, жандарм был прав: не знающая даже пустякового содержания письма Ольга ничем себя не обязывала, сохранив тем самым не запятнанную и малейшим подозрением репутацию. Однако отказать подруге в прочтении ее, может быть, прощальных слов показалось девушке кощунственным.

Решительно сорваны печати. Лист в несколько строк:

«В перевернувшей мою жизнь беде предавшись мыслям о нашей дружбе, воскресившая в памяти особенность эпистолярного жанра, которой некогда увлекался знакомый нам офицер, я все-таки решилась написать тебе, Ольга.

Хотя бы в нескольких словах дружеского участия я, как никогда, нуждаюсь. Нынче моей незавидной судьбе отказано в помощи. Я лишилась всего, что человеку дорого и необходимо. И некому, увы, меня спасти. В преддверии мрачного будущего перебираю бумаги. Гложет страх потерять не только отца. Боюсь, и ты от меня откажешься. Если так – пойму. Ни в чем не упрекну. Но в душе тлеет надежда. Встретиться бы еще разок только! Хочется перед вечной разлукой взглянуть на тебя. София»

На ожидающего офицера обращен испытующий взгляд настороженной, заметно обеспокоенной девушки.

– Письмо, действительно, заурядное, – помедлив, молвила она нарочито разочарованным голосом и вернула листок. – Мне неловко за подругу. Ради пустяка – ее сетований на судьбу – вам пришлось проделать путь по бездорожью. Позвольте же вознаградить ваш труд радушным приглашением отдохнуть и отужинать, – вдруг одарила офицера улыбка гостеприимной хозяйки.