Главное, считал Игорь, расположить к себе мать. С присущим ему навыком угадывать психологию человека, видеть его, так сказать, «насквозь», практически не ошибаясь, Нечаев разобрался очень скоро, что Анастасия Юрьевна тщеславна, чем схожа с ним самим, и обожает комплименты её красоте и красоте своего ребёнка. Так что пара фразочек «в яблочко» – и мамаша не будет чаять в нём души. А когда она выяснит, что Игорь Нечаев – чиновник высокого ранга, да ещё к тому же имеет за душой не один десяток тысяч, то, несомненно, предпочтёт его идеальной партией для своей дочери. Раз мать захочет, значит, понравится ли Игорь отцу или не понравится, – Анастасия Юрьевна обязательно найдёт способы убедить мужа в правильности их выбора.
Но существовала тернистость, которую сложно преодолеть. Игорь отлично понимал: просчитать пустую и себялюбивую Анастасию Юрьевну ничего не стоит, а вот самоё Любовь Германовну просчитать невозможно. Это как в кино: родственники согласны, жених тоже, а вот невеста… Дело в том, что Игорь настоящим образом, не на шутку, как безумный мальчишка, влюбился в красивую, загадочную, умную, не такую, как все, девушку «с изюминкой». Какие уж тут просчёты! Этот «изюмчик» ещё предстояло расковырять, вывернуть из сдобы. Никакое чувство, а уж тем паче любовь, с расчётом, как водится, не ладит: ни купить, ни продать, не совершить сделку – никакой корысти! Любовь либо есть, либо нет; приходит из ниоткуда и уходит в никуда.
В каждый свой приезд в Москву Игорь обязательно наведывался к Шлицам. Он тайно навёл справки, проверил все возможные версии о знакомстве Любы с представителями мужской гвардии и выяснил, что у Любы в данное время нет романа ни с кем. Его радовала и воодушевляла вакансия в Любином сердце, и он изощрялся по-всякому, чтобы вакансия эта оказалась занята исключительно им, Игорем Нечаевым. Одним из вариантов такого изощрения являлись всевозможные подарки – от прелестных цветов до великолепных дорогих украшений, предлагаемых Любе под различными подходящими предлогами (украшения сводили с ума, скорее, маменьку Анастасию, нежели дочку Любу, которая их категорически отклоняла).
Сначала, как бы от нечего делать, Люба общалась с Игорем, как с приятелем родителей или, например, как с дальним родственником, кузеном – надо же было заполнять пустоту хоть кем-то. Игоря принимали в доме радушно, словно давнего друга семьи, и Люба вынуждена была подчиняться установленным правилам. Игорь в качестве собеседника, в общем-то, был притягателен: он образован, культурен, с ним есть о чём поговорить. Она изначально воспринимала Нечаева отцовским товарищем несмотря на то, что Игорь в сыновья годился Герману Шлицу. Общение общением, но никакого влечения, никакой женской симпатии Нечаев не вызывал у Любы, скорее наоборот, вызывал необъяснимую антипатию.
Однажды Игорь, переполненный искренним чувством, изнемогающий от желания, всё-таки повёл себя неосторожно, поторопился – слетел с тропинки расчёта, спугнул белую лебёдушку своей нетерпеливой напористостью. Люба играла на рояле в гостиной (она училась в Московской Консерватории), а Нечаев, стоявший перед ней полусогнувшись, упираясь локтями в черную полированную крышку рояля и поддерживая ладонью свой квадратный подбородок, вдруг прервал её игру словами:
– У тебя прекрасное имя – Любовь. Оно означает то, что никогда не кончается на Земле. Всё имеет конец, а Любовь вечна.
Любу покоробила не столько примитивность сказанного, сколько препротивнейший шёпот Нечаева, которым он эту приторную пошлость произнёс. Подобные высказывания обычно не водились в его языке. Вообще, стандартные фразы-клише, а тем более такие сальные – не в его манере. Тем не менее, словесная белиберда и отвратительный звук его свистящего шёпота, похожего на шёпот какого-то демонического, совращающего представителя тёмных сил, что бывают в легендах и сказках, вызвали в ней тошнотворное чувство. Люба, перестав играть, не убирала рук с клавиатуры инструмента, преодолевая не вовремя настигнувшую её омерзительную внутреннюю дрожь.