Игорь поздоровался с вахтёром в высотном доме, прошёл к лифту, поднялся на нужный этаж. Несколько минут он простоял у двери в квартиру Шлицев, повторяя про себя давно заготовленный монолог, обращённый к Любе. Монолог заканчивался просьбой: осчастливить согласием – стать ему женой. Игорь, безусловно, предполагал отрицательный ответ. Однако, чем чёрт не шутит!.. В конце концов, он нажал на кнопку звонка. Дверь открыла домработница и пригласила Игоря в библиотеку-кабинет, попросив его немного подождать.

Герман Шлиц вышел к Нечаеву лишь минут через десять. И Нечаев не узнал Любиного отца: покрытые белёсой сединой волосы взлохмачены, глаза впали внутрь, уголки сухих губ безнадежно опущены к подбородку, – весь какой-то помятый, осунувшийся, запущенный, навроде больного либо опустившегося человека.

– Герман Яковлевич, у вас что-нибудь случилось? – Игорь быстро отложил книгу, которую пролистывал, и встревоженно выскочил из кожаного кресла.

Шлиц молча покивал грязной лохматой головой.

– Что? Что-то с Любой?! – заволновавшись, повысил тон Нечаев.

– Нет-нет, что ты! – испуганно воскликнул Шлиц. – Но случилось, да. Со мною.

Игорь выжидательно остановился, приготовившись слушать.

– Что же? – нетерпеливо переспросил он.

– Игорь Васильевич, присядем-ка, – дрожащим голосом начал Герман Яковлевич. – Хорошо, что ты приехал, как хорошо. Ты вовремя. Я хотел тебе звонить… По делу, разумеется. – Шлиц сглотнул. – Игорь, – неуверенно-просяще продолжил он, – мне… нужны… деньги. Много денег. В долг. Я согласен под любые проценты, – последние слова произнёс он решительно, но одновременно жалобно.

– Да что стряслось, Герман Яковлевич? Задолжали, что ли? – не успокаивался Нечаев.

И тут до его мозга стало доходить: Шлиц, вероятно, проигрался. Как-то в более тесной беседе Люба обмолвилась, невольно выдав отца, потом возмутилась, зло и отрицательно-тревожно высказываясь по поводу отцовского «подпольного» увлечения картами, что, кстати, Нечаева ничуть не удивило и не тронуло. Игорь подошел вплотную к Шлицу и как закадычный дружбан (именно так), фамильярно-понимающе похлопал его по плечу, дескать, все мы можем попасть в неприятную ситуацию.

– Герман Яковлевич, когда надо вернуть карточный долг? – на слове «карточный» Шлиц вздрогнул и жалко посмотрел в хамовитые нечаевские глаза.

– Через неделю. А иначе – сам знаешь…

– Нет, не знаю и знать не хочу. Не занимаюсь этой ерундой. – Нечаев выругался, чем поверг Шлица в совсем горестное состояние. – И вам советую завязывать! Но представляю. Сталкивался. Сколько?

Шлиц, воспрянув, оптимистично ринулся к огромному письменному столу красного дерева, трясущейся рукой вырвал из мраморного органайзера карандаш и нацарапал на листке отрывного календаря сумму. Нечаев, подвалив туда же и увидев цифры, присвистнул. Герман Яковлевич воровски скомкал календарный листок и швырнул его в мусорную корзину.

– Ну, вы даёте! Простите за простоту слов!

Нечаев напрягся в раздумье. У него, весьма практичного и корыстного человека, быстро прокрутилось в голове, какую баснословную выгоду он сможет извлечь из «несчастья» Шлица!

– Хорошо, – фундаментально произнёс Нечаев. – Я дам вам денег. И дам в два раза больше. И без процентов. – Шлиц расширил глаза. – Но…

Герман Яковлевич впился в Нечаева молящими, мутными, точно у алкоголика, глазами, окаменев в ожидании ужаса.

– …но при одном условии, – Нечаев понизил голос.

– Какое твоё условие? – еле слышно спросил Шлиц, уже догадываясь, что за предложение поступит сейчас от этого прохвоста без всего святого в душе, какова будет его жестокая сделка.