Поначалу, находясь на старте, Нечаев не подозревал, что, двигаясь к власти, ему придётся не только пользоваться папиной помощью, но и когда-нибудь вполне самостоятельно ступать, что называется, по трупам. В переносном смысле он уже «шёл по трупам»: не один человек пострадал от его молодого задора – карьеризма. По-иному нельзя – убирались с дороги неугодные. Правда, пока не в прямом значении, не физически, но жесткосердность и железный принцип: никого, кроме себя, не жалеть, – явились прямой предпосылкой для более хладнокровных игр в его последующей жизни.

Учась в свое время в московском Институте железнодорожного транспорта, Игорь Нечаев продвинулся в начале по комсомольской линии – дорос до секретаря институтского комитета. Вступив на пятом курсе в КПСС, он, с замечательным совершенством играя прописанную роль, заставил себя подниматься по ступеням партийной власти. Кто-то из немногих «отсталых» чиновников и единичных «главарей» партии и до сих пор, до середины восьмидесятых, – когда партию уже окончательно разъедала ржавчина несостоятельности, когда страна сверху донизу уже глотала, захлёбываясь, гнойную жижу развала, упав с края пропасти, – продолжал таки оставаться действительно убеждённым коммунистом, продолжал бороться за счастье народа и служить на благо народа, искренне веря в преобразующую силу идей коммунистического строительства. Но Игорь Нечаев не входил в их меньшее число, он принадлежал к «передовым» коммунистам, прокладывающим дорогу к «лучшей» жизни по-другому – старыми проверенными способами: коррупция, воровство, чинопочитание и прочие моральные нечистоты. Отец ему нет-нет да и пособлял, вне сомнения. Однако Нечаев-младший и сам-то был не промах, отличался безупречным рвением и недюжинными способностями в этом пакостном деле. Сейчас он метил на очень высокий пост в горкоме Сочи.

А вот что касается любви, тут Нечаев как будто отступил от каких-либо расчётов, откровенно-доверчиво и легко, точно дурная рыбёшка в канаве, попавшись на удочку этому горячему, волнующему кровь человеческому чувству. С Любовью Шлиц он познакомился в Сочи год назад, в общем-то, случайно. На «светском» рауте. Она приехала с родителями в специальный Дом отдыха. В тот вечер отец и мать вывели девушку «в свет» – это был её первый «великосветский бал», если так можно назвать сборище высоких партийных чинов и членов их семей.

Черноволосой красавице Любе шёл девятнадцатый год. Люба сильно похожа на мать, но черты лица более утончённы и нежны, в отличие от материнских – в них нет холодности. Игорю стоило лишь взглянуть на девушку, и его сердце сильно забилось: если сентиментально выразиться, его сердце в мгновение поразила стрела Амура. Люба однозначно отличалась от всех молодых схематичных особ, снующих туда-сюда по паркету банкетного зала в поисках приключений. Её статное, фигуристое тело, манера несуетливых движений, пронизывающий взгляд, уместность языковых выражений, состоящих из точно подобранной лексики, отражающей суть мысли, выдавали интеллектуальную и духовную развитость, душевное богатство, незаурядность натуры, породу и абсолютную непохожесть на прочих дам общества, к которому она формально принадлежала. Она только внешне, действительно формально, относилась к этому кругу людей. Внутри же, фактически, по своей сущности Люба представлялась среди них совсем чужой – белой вороной, а точнее, белой лебедушкой, неизвестно по какойслучайности попавшей в гурт косолапых крякающих уток.

Нечаев, нисколько не скрывая своего к ней интереса и даже симпатии, не отступал от неё ни на шаг. Забронировал все танцы и умудрился за вечер поближе познакомиться с отцом и матерью Любы. Одетый с иголочки, блистающий этакой германской чистотой, с довольно привлекательной внешностью, галантный молодой человек, распознающий стиль ситуации и, исходя из этого, умеющий вести разговор в соответствующем русле, Игорь Нечаев произвёл весьма сильное, положительное впечатление на Анастасию Юрьевну, чего он, собственно, и добивался.