Ей стало плохо, муторно, нудно потянуло где-то внутри, под сердцем. Она перешла на другую сторону площадки, безнадежно посылая взор к уплывающим огням бухты, которые из-за мешающих слёз сгущались и превращались в единое световое расплывчатое целое. Её холодной волной захлестнуло странное ощущение прощания. Словно она прощалась с чем-то очень хорошим, но не могущим ей принадлежать. Любе казалось, что-то в её недолгой жизни кончается, но всё-таки пока не кончилось, ещё можно предотвратить скорый печальный конец, вернуть то, что теряется, ускользает из-под рук, сыплется, как песок сквозь пальцы, ещё есть время для решительных действий. Необходимо сделать что-то значительное, такое, что перевернёт её жизнь, и сделать это немедленно, пока потеря не стала окончательно-полной.

Слёзы сливали мерцающий свет медленно плывущего берега в бесформенное радужное пятно. «А может, и не надо ничего придумывать? Взять, да и броситься в воду с пароходного борта. И никто не заметит, была я на свете или не было меня вовсе. И разом прекратятся все мои мучения…», – Люба даже и не поняла, что последние слова произнесла вслух. Она опомнилась, резко вздрогнув от чьего-то неожиданного прикосновения.

– О-о, так проще простого, милая девушка, – возле неё стоял Некто, обхватив Любину руку чуть выше локтя. – Я не спорю, что иногда добровольная смерть есть вынужденная жертва во имя чего-то там великого, история знает немало подобных примеров. Но я совершенно уверен, что в вашем случае сей выход из положения – неприемлем.

Люба, испугавшись, машинально, рывком отдёрнула руку.

– Почём вы знаете, каково моё положение? Кто вы такой?

Некто оказался не страшилищем и не милиционером, а симпатичным молодым человеком лет двадцати пяти. В электрическом освещении корабля пред Любой предстало совершенно доброе лицо с всклокоченными от ветра тёмно-русыми вихрами над ним. Встречаются среди человеческих лиц такие редкие лица, что излучают исключительно только свет и доброе тепло. Люба стала действительно с искренним любопытством всматриваться в новоявленного попутчика, и её испуг, естественно, улетучился.

– Кто вы? – мягче повторила она.

– Я? Археолог, – улыбнулся простой, широкой улыбкой Некто.

Люба провела пятернёй по своим шикарным волосам. И продолжала молчать, не зная, что же делать дальше.

– Меня зовут Владимиром. Вполне распространённое славянское имя. Красивое, звучное, и перевод что надо: «владеющий миром» или «властелин мира», – без всякой скромности болтал Некто, – но имя обычное, не вызывает удивления.

– Почему? – растерянно спросила Люба, продолжая находиться в смятении, в состоянии, когда не соображаешь ещё, как именно себя вести с незнакомым человеком, нежданно-негаданно появившимся возле тебя, и что ему отвечать.

– Потому что оно привычное для нас. Ну, если б я назвался… Ксенофонтом, вы бы обязательно удивились, тут же рассмеялись бы и сказали: «Какое редкое древнее имя!» Нет?

– Да, – кивнула Люба, облизнув сухие губы, и недоверчиво усмехнулась.

– Кстати, Ксенофонт – древнегреческое имя. А как зовут вас, милая девушка?

Люба сделала полшага назад и протянула руку.

– Извините, я растерялась, вы так внезапно возникли… Я Люба.

– О, Любовь! Великолепно!

– Да уж… То, что никогда не кончается, – с издевкой повторила она слова Нечаева.

– И с таким потрясающим именем вы хотели отправиться на дно морское?! – Владимир потряс её мягкую ладонь.

А Люба вдруг с откровенной яростью взметнула на него горящие карие глаза: мол, не ваше дело, не вмешивайтесь.

– Нет-нет, я не собираюсь вмешиваться в ваши дела, боже упаси, – Владимир, прекрасно поняв этот взгляд, словно прочитав мысли, поспешил уменьшить её безмолвный гнев. – Просто вы, как всякий человек, имеете право на выбор чего-то лучшего, чем, скажем, кормить рыбёшек Цемесской бухты. Я подумал, неужели лучшее для вас, простите, – смерть, да ещё такая мучительная. Внешне вы выглядите довольно-таки благополучно, явно не из тех, кто считает копейки от зарплаты до зарплаты, ну, я имею в виду, не из рядовых представителей нашего сложного общества, не так ли?