Одежда лениво вползла на тело. Белая рубашка – сегодня, черные брюки и лаковые ботинки – как обычно. Многоношенная куртка «Коламбия», подрезанная у фарцовщика на углу Ильинки и Никольского, довершила образ.

Лейтенант вдохнул запах раритетного дерева, вышел за дверь, прочел помадное сообщение: «Я Рапунцель Продаю любовь!» и номер телефона этой самой Рапунцель. Почему бабка соседская не сотрет рекламу начинающей интердевочки? Ясно же, Родиону стыдно к помаде прикасаться. Как там у Кунина в оригинале: «и снова покатились мои рабочие сутки»? Хоть штабелями эти сутки укладывай – неделю назад намалевано, и не тускнеет, зараза, намекает: тебе, парень, в жизни ничего не светит, позвони и купи любовь. Ее теперь тоже можно.

На улице полно людей – и все спешили. Командировочные волокли портпледы, дамы на ходу красились. Лишь ископаемое позднесоветского слоя Витторий, затянутый в горчичного тона свитер, не изменял утренней традиции. Сидел на лавке, пыхтел папиросой, хранил в глазах похмельную скорбь. Когда Родион шел мимо, бомж покачал головой, и, закинув ногу на ногу, выставил напоказ пейотль обнаженной голени. Меж тем рука его достала из кармана поллитровую «Жигули», откупорила бутылку, с трудом поддев крышку зажигалкой. От натуги бродяга напоминал киношного персонажа, разрывающего пасть чудовищу. Жестянка упала и покатилась по асфальту. Кадык бомжа дергался, кипящая медь в бутылке убывала, а дух свободы ширился.

К остановке подкатил автобус. Родион запрыгнул в салон, потер озябшие руки. Вокруг полно молчаливых людей, каждый о своем думал. Зато вместе катились по просыпающемуся городу. Автобус, затертый в выхлопное стадо, едва полз, а вскоре и вовсе завяз в пробке, и вчерашний студент попал в отдел с опозданием. Он вбежал на КПП, оказавшись перед скособоченной П-образной стойкой. В блиндаже регистратуры, стиснув в ладони телефонную трубку, сидела изобильная дама с завивкой по моде пятидесятых. Ее шея томилась в «Бутырке» воротничка, масштабный бюст – во «Владимирском централе» лифчика. Рядом, приняв салонную позу, поцокивала шпильками ладная девушка. Талия ее наперсточная, взгляд с ремня в подол срывался.

– Да, Андрей Михайлович, безусловно, – произнесла телефонистка, касаясь губами микрофона. Все ее естество излучало искренний интерес. Еще секунда – и лицо тетки скукожилось, как елдак на морозе.

– Здрасьте, – Родион откашлялся смущенно.

– Думаю, пора вешать трубку, – сказала девушка регистраторше, беззастенчиво разглядывая незнакомца. Однако, сделав неутешительные выводы, девушка поставила крест на парне, а ямочки улыбки на ее щеках разгладились.

Женщина в кресле тряхнула зобом:

– Что вам?

– Чагин Родион, – представился лейтенант, и добавил веса отчеством: – Сергеич. На прием к Озерову.

Он протянул документ, тетка срисовала данные. Девушка с чулочным шорохом потерла одной ногой другую, и сердце лейтенанта зачастило. Он представил, как в одночасье становится генералом, и Барби склоняется к его многозвездному паху.

– Третий этаж, налево. Там подписано.

«Да, на такой и жениться, и карапузов – не грех…».

– Молодой человек! – тетка зыркнула на него из-под усталых бровей. – Не спим!

– Так точно, – лейтенант забрал документ.

Она глянула на мальчишку внимательнее: печаль в глазах, а улыбка – широкая. Хмыкнула.

Холл на первом этаже оказался небольшим, даже тесным, зато вверх убегала делившаяся на два рукава лестница. Отыскав на стене доску объявлений, Родион почитал прикнопленные бумаги: розыск – скептические лица пропавших, реклама – кондитерская отрыжка на буханочный рубль, номера горячих линий – тут занято. Помявшись для порядка, он затопал по лестнице.