– Работать так работать, – не стал настаивать криминалист. – Вы, главное, заходите.

– Как только… – буркнул полкан, подталкивая капитана к выходу.

Время приближалось к семи. По рельсам громыхали первые трамваи, появлялись собачники, выгуливающие своих питомцев, тянулись к остановкам одинокие прохожие: согбенные спины, капли дождя на ворсинках пальто, в глазах отражение уличных фонарей, которые скорее слепят, чем светят.

Старенький седан Марата нырнул в переулок, шмыгнул мимо заколоченных ларьков и дохлых афиш. На истертой временем бумаге еще различимы слова: «БЕРЕГИСЬ АВТОМОБИЛЯ». Вот и об истертый капот Марата скреблось. Похолодало, и вместо дождя теперь урожай рисового зерна.

Милицейский участок появился из-за угла скромный и неприметный, вклинившийся меж церковкой и типографией. Находился он в Хитровском переулке, на перепутье с Малым Трехсвятительским – месте усадебном, бородатом, для страны знаковом. С наслоениями, с судьбами. Интересно, в общем.

Марат заглушил мотор, зевнул в подмышку.

– Приехали.

Семеныч выполз в промозглую хмарь, трусы поправил.

В кабинете на третьем этаже было рогато пустыми вешалками. Полкан включил кондиционер, выставив на обогрев, утопил зад в кожаном кресле, распространившись основательно, до двери почти. Завозился, кряхтя, так-сяк повернулся, не умея впихнуть под стол огромные свои коленки. И захотелось вдруг Семенычу отбыть в давешнее воскресенье и прожить его еще раз. Поваляться на диване в окружении пятен кофейных и портвейных, покурить грязно, с пеплом на ковре, позорным похмельем помаяться, а к ночи воскреснуть. Лучше уж так, чем… На столе дремали папки, четыре буквы на прессшпане складывались в намоленную комбинацию: «ДЕЛО». Библия подсудимого, язвы причиняющая. И он, Семеныч, язв сиих причина. Воскреснуть… Рука заученно потянулась к бутылке…

Глоток, единым духом, на пару лафитничков сразу. Семеныч повертел щеками, выдохнул длинно, а кондиционер благословил:

– Не согрешишь – не покаешься.

Полкан зыркнул на стол, заваленный бумагами по новому делу, и ни одной зацепки там. Моча палец о нижнюю губу, офицер полистал страницы: какие-то были с датами, другие бездатыми. Так, отписки и описи, клопы сутяжные и ярлыки синие. И ни шагу в сторону убийцы. «До пенсии моей не могли подождать?» Но жизнь не ждет, и бьет больно, как он, Семеныч.

В дверь постучались, полкан нахмурился для вида, а потом понял, что кроме Марата сюда никто не сунется, и расслабился, осел в кресле. Зашел и впрямь Марат, успевший привести себя в порядок. Умылся и рубашку в портки как следует заправил.

– Олег Семеныч, – сказал капитан с порога, – нам бурду эту мокрую вдвоем не потянуть, будем коллег привлекать. Округа там соседние, Лубянку тряхнем.

Полкан пожевал губу, вздохнул.

– Марик, ты у нас единственный дознаватель по району. Помнишь?

– Ага.

– И ты помнишь, что за прошедший год в твоих облавах никто кроме ОМОНа участия не принимал?

– Так точно.

– Ну а какого хрена у тебя остались иллюзии на этот счет?

– Не знаю, – Марат почесал затылок. Он унюхал запах виски чуть раньше, чем по блеску глаз полкана понял, что тот поддал «наградного». – Дело большое, я его не потяну. А тут еще бытовуха…

– Бытовуху я спрятал, – Семеныч погладил ящик стола, – смело работай по вчерашнему трупу. И помощь, кстати, будет. Пополнение у нас, лейтенант необстрелянный. Я его «Солянкой на крови» угощу, пусть попробует.

Родион проснулся, едва стукнуло три пополуночи. Лежал, глядя, как за окном сыплет белое зерно, вдыхал струйки сквозняка, слушал шумы города, думал о работе. Первый день все-таки. И сразу убойный отдел, оружие, значок. Вдруг не получится? А у оперов и чай в граненых стаканах с купейными подстаканниками, и пепельницы бронзовые, и фулл-хаус из ориентировок. Нет, спать решительно невозможно…