Родион поднялся, уборная поплыла навстречу, старая, как и весь дом. И сама ванна была как заношенный чугунный башмак. С ее поверхности давно сползла эмаль, обнажив желтые стенки. Кто-то из соседей смыл воду в унитазе, слышно не было, но в раковине начало ворчать и булькать, верный признак опорожнения поблизости. Дом сей – завзятый сплетник.

В зеркале отразилось лицо вчерашнего пацана. Русые волосы ежиком, чуть длиннее на челке, скулы сильные и подбородок волевой. Родион подставил амальгаме свой монетный профиль, а потом склонился над раковиной, и от неловкого движения гармошку ребер пронзила боль. Воскресная драка напомнила о себе. Иммигранты зажали девчонку в переулке, он заступился. Одного обезвредил, зато остальные уже его бока измочалили. Хотя все не так плохо вышло. Как сказал бы мудрый Федька из соседнего подъезда: лучше синяк под сердцем, чем цветы на могиле. И девчонка цела. Москва стоит обедни.

Лейтенант повернул кран, умылся, вернулся в постель – в деревянном нутре жалобно и гулко скрипнуло.

Родион лежал с закрытыми глазами и пытался вспомнить давешний сон, ничего в голову не лезло. Классика: кошмары отпечатываются в памяти, а хорошие сны улетают, не успеешь счастье пощупать. Минуту назад ты находился посреди цветных декораций, потом раз, и все, серость одинокой однушки, доставшейся в наследство от матери. А ведь недавно квартира людьми полнилась, все детство он здесь с родителями прожил. Предки театр Моссовета любили, и часто после спектакля за полночь возвращались. А он не засыпал, ждал. И вот замок щелкал, Родион жмурился, из-под век наблюдая, как мать осторожно входит в комнату. Каблуки цок-цок по полу. И отец следом, чуть шаркая, на плечах и попе – фрачная пара. И тогда Родион спал сладко, а утром просыпался под шипение на сковороде. Мать готовила излишне творчески – котлеты издыхали паром, превращаясь в мясные галеты, а молоко пенным парашютом высаживалось на плиту. Отец похихикивал, размешивая российский сахарок в индийском чае. В одну из таких ночей вместо отца явился человек с трагическим взглядом актера, вятским говорком и похоронкой в конверте – майор Чагин погиб при исполнении. «Тут эта, убили, извиняйте». Уголовный розыск, одним словом. А через полгода и мать, не сумев оправиться, за мужем последовала, оставив сына наедине с родиной. Сперва она от всего отстранилась, впала в сдержанность. Сын хлопотал вокруг: ма, не грусти… Да, а я вот тут простыни зашить… Давай в парке погуляем… Да-да… носочки еще, подай… И вот удар… Она прожила немощной и безмолвной, запертой в своей голове, несколько месяцев. Родион ухаживал за ней, обмывал, кормил с ложечки, – влажная эластичная кожа не реагировала на прикосновения, и лишь глотательный рефлекс продлевал ее жизнь. Потом и он пропал.

В квартире было холодно, батареи чуть грели. Вот бы махнуть куда потеплее, или сюда – лето. Впрочем, Родион знал, что ветхозаветные чудеса уже случились, и что Данайцы, вручив дары, легли в строку. А посему, через пару часов в портки и в отдел, устраиваться блюстителем закона.

Над ухом звякнул будильник. Чагин спрятал голову под подушку, но злой аппарат легко преодолевал гагачью гузку. Потер веки тогда, обнаруживая утро, треснул суставом, поскоблил эмаль зубным пастырем, отпустил кариес. ОРТ вещал прогноз погоды. Ведущий активно жестикулировал, объясняя, какой ад накроет Москву вместе с осадками. Телевизор демонстрировал округлое лицо, взял крупно улыбку, блестящую из-под нафабренных усов. На этом прогноз закончился.

– Истина глаголет усами твоими, – вздохнул Родион.