Солнечная Мельница Елена Васкирова

«Уи-и-и… А-а-а… А-ха-ха-ха…»

Голоса в голове сегодня разошлись как никогда. У них какой-то праздник? Авель открыл глаза, заранее готовясь снова крепко зажмуриться – если из окна брызнет нестерпимо ярким солнечным светом. От слишком яркого света голоса в голове начинали звучать громче.

За окном не было солнца. И не было неба. С уличной стороны к стёклам, забранным частой решёткой, липла серая влажная хмарь. И это не голоса в голове Авеля завывали и хохотали на все лады. Это выл и бесновался ветер.

Ветер. Пришёл ветер.

Пришли ветра…

«Ты поймёшь, милый друг, что настала пора,

Когда листья сорвут молодые ветра,

Когда скроется небо дождя пеленой,

Ты поймёшь, милый друг, и уйдёшь вслед за мной».

Авель улыбнулся и откинул тонкое больничное одеяло. Переодеться было не во что, поэтому он просто как следует отряхнул и разгладил на себе блёкло-бурую пижаму. Старательно заправил постель, так, чтоб ни одной ненужной складки и подушка строго по центру. Смахнул с пустой тумбочки невидимые крошки. И замер навытяжку спиной к окну, дожидаясь, пока за ним придут. Ветер продолжал швырять в стекла пригоршни дождевых капель, в щелях оконных рам тонко посвистывало. Скоро у Авеля замёрзла спина от сквозняка.

Не беда. Через несколько минут за ним придут, и по дороге до нужного места он сто раз успеет согреться. А пока можно внимательно рассмотреть стены, потолок, пол этой скучной безликой комнаты. Запомнить каждое пятнышко на обоях, каждую трещинку в побелке, проследить расплывчатые линии на затёртом линолеуме. Будто головоломка, так забавно. Сильнее всего невнятный рисунок на линолеуме затёрт на узкой тропке от кровати до двери. Оно и понятно, там чаще всего ходят. Те, кто был здесь до Авеля, сам Авель, те, кто будут здесь после него. Кто окажется в этой комнате уже сегодня вечером? Или маленькая палата пока что побудет пустой?

На двери мигнул зелёный огонёк, потом скрежетнул ключ в замке. Здесь не доверяют одной электронике, памятуя о том, что могут быть перебои с электричеством. Поэтому палаты запираются ещё и на механические запоры.

– Ты уже готов? – удивился вошедший в палату санитар. Авель радостно улыбнулся – этот могучий добродушный дядька ему нравился. Жаль, что дядя Женя будет спать и не увидит самого интересного. – Ну ты и молодец, Славка. Идём, что ли?

Авель только кивнул. Ответить вслух не получилось бы при всём желании: горло сжалось от волнения так сильно, что даже уже дышалось с трудом. Ничего. Это пройдёт. Скоро всё станет совсем по-другому.

Маленькая комната осталась позади, вот снова звякнул ключ в замке, вот широкая ладонь дяди Жени аккуратно и плотно обхватила плечо Авеля. Шаг, шаг, третий, пятый. За коридорными окнами деревья в парке размахивали ветвями, сбрасывая листья целыми охапками. Поворот направо – кабинеты врачей, процедурная, комната отдыха, комната для свиданий. Нет, туда Авелю не надо. Ему нужно прямо, только прямо, до самого конца коридора. А потом – вверх, вверх, вверх.

Ладонь санитара на плече Авеля напряглась и тут же расслабилась, мягко и тяжело придавив плечо. Всё, дядя Женя спит. Но его глаза открыты, а ноги продолжают шагать по коридору – прямо, до самого конца, до решётки, закрывающей выход на чёрную лестницу. Короткая остановка, Авелю нужно достать из кармана санитара магнитную карточку и приложить к панели замка. Готово. Других засовов тут нет, ведь никому и в голову не придёт соваться в этот неприметный закуток, ведущий к служебной лестнице. Здешние обитатели не мечтают о свободе, они давно забыли, что это такое. Авель тоже забыл, но ему рассказала Марина. И теперь он должен выбраться на крышу. Потому что свобода – там, наверху.

И это что-то очень классное – эта самая свобода. Так сказала Марина.

Подниматься тяжело. Ступени крутые, их так много. Дяде Жене хорошо – он спит и не чувствует усталости. А вот Авель уже начинает задыхаться, ведь он давно уже только лежит или сидит, стал совсем слабым.

Дверь на крышу тоже заперта, но это просто задвижка. Авелю пришлось собрать остатки сил, чтобы сдвинуть в сторону массивный стальной прут.

Ветер, ударивший в лицо, пах мокрыми листьями, дождём, солью. Это запах свободы? Какой вкусный.

Марина сказала, что дядя Женя поможет, когда они выберутся на крышу. Это хорошо. А то Авель так сильно устал.

Санитар повернул голову к Авелю. Широко раскрытые пустые глаза скользнули по тощей мальчишечьей фигуре, облепленной влажной бурой пижамой. Авель обхватил дядю Женю за шею, позволяя сильным рукам поднять его.

«Уи-и-и… А-а-а… И-ха-ха-ха-а…»

С деревьев слетали уже не только листья – с громким треском ломались толстые ветки. Дождь превратился в рой несущихся к земле водяных копий, над размытыми дорожками в парке то и дело взметались в воздух грязевые фонтанчики.

Санитар донёс Авеля до парапета, ловко взобрался на широкое ограждение и вытянул руки вперёд. Авель отпустил шею дяди Жени, напоследок ласково потёршись лбом о его плечо.

«Ты взлетишь, милый друг, это наша игра,

И тебя понесут молодые ветра

В край, где нет сожалений, печали и зла,

Где земля, словно райские кущи, светла».

– Отпускай меня, – прошептал Авель, глядя в пустые, широко открытые глаза санитара. – Отпускай меня, я хочу летать.

Он и в самом деле летел – совсем недолго, несколько секунд. Ветер больше не завывал и не хохотал беснующимся зверем – ветер пел, торжествующе и ласково, заглушая собственный крик Авеля, обещая чудо.

Чуда не произошло. У Авеля не выросли крылья, и ветер не подхватил его у самой земли. Марина обманула.

Умирать было очень больно, хорошо, что это было недолго.

Как только Авель умер, ветер резко затих, а серую хмарь над городом прорезали солнечные лучи.

– Марина Андреевна, вы осознаёте последствия? Владислав Мартьянов был вашим пациентом! Я уже отчитался родителям, что мальчик скоро придёт в норму! Вы в курсе, кто его родители?! Они… его отец… да они в порошок вас сотрут, Марина! И меня заодно с вами! И всю нашу богадельню, прости господи! Вы это понимаете?! Как собираетесь оправдываться?

– Никак, – Марина затушила сигарету в пепельнице и встала, одёргивая короткую синюю юбку. – Я не собираюсь оправдываться, Геннадий Борисович. Ни перед кем.

– Что-о?!

– Меня никогда не было. Меня никогда не существовало. Меня никто никогда не видел, и звать меня никак, – Марина поводила пальцем перед лицом застывшего в своём кресле мужчины. Главный врач городского психоневрологического диспансера никак не отреагировал на столь вольное поведение своей бывшей подчинённой. Широко раскрытые пустые глаза доктора смотрели в никуда.

– Произошёл несчастный случай, дорогой Геннадий Борисович. Один из ваших санитаров сошёл с ума… с кем поведёшься, верно? Он вытащил бедняжку Славу на крышу и сбросил его вниз. Прямо на каменные плиты, ай-яй-яй, какой злодей… А потом этот ваш санитар сбежал. Вы заявили на него в полицию, его уже ищут, ищут… – Марина погладила главного врача по щеке. Пустые глаза мужчины всё так же смотрели в скрытую от людского взора даль. – Но Евгения никогда не найдут, милый мой Геннадий Борисович. Потому что этот человек теперь принадлежит мне. А меня нет… никогда не было… никогда…

Перед уходом Марина внимательно оглядела кабинет, задвинула стул, на котором сидела. Свои документы из отдела кадров она уже забрала, и кадровичка точно так же не вспомнит её, даже если кто-то назовёт полное имя Марины. Человеческое имя, какое убожество. Лишь отдалённо схожее с настоящим именем великой волшебницы, последней надежды своего великого народа. Но в этом мире придётся пользоваться им – пока этот мир принадлежит людям.

Ничего, это ненадолго.

– Идём. – Повинуясь приказу Марины, из-за портьеры у окна выступил пожилой санитар, с такими же пустыми глазами, как у главного врача. – Я буду называть тебя Каин.

– Да, госпожа, – ответил тот, кому ещё совсем недавно радостно улыбался Слава Мартьянов. Ему удивительно подошло имя Авель, этому невинному мальчишке. Первому Стражу, которого Марине так легко удалось найти и убить. Первому из шестерых.

Осталось ещё пятеро. Какой пустяк.

Дверь деликатно хлопнула, выпустив в коридор Марину и Каина. Главный врач провёл в трансе ещё несколько минут, прежде чем его вырвал из забытья телефонный звонок.

День начался обычно – как сотни предшествовавших ему. И, наверное, как начнутся сотни последующих дней. В жизни Розы уже давно всё шло по раз и навсегда установленному порядку. Даже если случалось что-то необычное, оно потом вносилось в список дневных дел как дополнительный пункт и становилось частью всё того же незыблемого распорядка.

Будильник, зарядка, душ. На завтрак овсянка или гречка, хрустящий хлебец с тонкой полоской сливочного масла, кофе. Из джезвы на плиту выплеснулось несколько коричневых капель, но это подождёт до пятницы – уборка по расписанию в последний день недели, а до этого времени жилище Розы могло обрастать пятнами и пылью по своему усмотрению. Если сейчас потратить драгоценные минуты на оттирание плиты, то можно опоздать на самый удобный автобус до работы. И придётся ловить такси или трястись в автобусе кольцевого маршрута – всегда забитом до отказа, шумном и пропахшем потом.