Скоро деревенские мальчишки, постарше и наглее, начали «учить» меня и в шутку заставляли называть отца дядей Карлен.

 Отец по паспорту был Амаяк, но все звали его Карлен. Когда он родился, дед пошёл в сельсовет и попросил записать имя Карлен. Но регистрацией занималась женщина, которой имя Амаяк нравилось больше, и она записала его по своему усмотрению. Дед, получив свидетельство, положил его в сторону и никогда не читал, что там написано. Только при поступлении в школу обнаружилось, что сына зовут не Карлен, а Амаяк.

 Однажды я случайно встретил отца в деревне. Он только вернулся с охоты.

– Приходи вечером, – сказал. – Зайца подстрелил, и ты поешь.

 Когда я поднимался со двора из дедушки Исаака к нам домой, навстречу попалась мама:

– Куда собрался? – спросила она.

– Мам, иду в дом дяди Тарлен (Карлен), он меня звал… – ответил я, коверкал слова – в те годы у меня ещё была слабая речь.

 Мама прижала меня к себе, с глазами, полными слёз, погладила, поцеловала в щечку и сказала:

– Ладно, иди, мой родной, если позвал – иди. Но больше не называй его дядей Карленом – он твой отец, называй папой.

 Мама тоже очень скучала по отцу…

 Скоро они помирились, и мама уехала в роддом. Несколько раз мы с отцом ездили её навестить. Я брал с собой ароматные розы из-под окон нашего нового дома – для мамы.

 Это был май. Из роддома мама принесла в новый дом чудесного ребёнка – с белоснежной кожей, огненно-русыми волосами и веснушками. Это был мальчик. Назвали его Варужан. Дед был в восторге и сказал, что тот очень похож на моего отца в детстве.

 После этого дед стал «паинькой», а родители больше никогда не ссорились и всегда были вместе.

24 сентября 2014 г.

 В тот день у мамы с самого утра было дурное настроение – ей приснился плохой сон. Перед тем как выйти из дома, она попросила отца быть осторожным и не спускать с меня глаз. Мне было всего четыре года, и я был ужасно непослушным, так что дома часто говорили: «Эс хохен хатан, кылхан шршрама» – что-то вроде: «С этим ребёнком хоть святых вызывай – не справишься».

За свои четыре года я уже успел вляпаться в десятки разных приключений, оставив на теле множество ссадин и шрамов – особенно на голове, где и по сей день видны их следы.

Отец рассердился на мамины слова:

– Ну вот, ты, как и твоя мать, сначала спишь, потом нам сны придумываешь! Да ничего с ним не случится!

Мамина мама, Арпеник бабо, была глубоко верующей женщиной, и в деревне славилась своими вещими снами, которые часто сбывались.

– Да ты не понимаешь, что я видела! Сон был страшный…

– Ну и что ты там увидела такого, что аж затряслась? – с иронией спросил отец.

– Видела, как наш ребёнок стоит на краю крыши, а я – внизу. У меня ноги дрожат от ужаса, не знаю, что делать. Боюсь, что он вот-вот упадёт. И тут вижу, как к нему по лестнице поднимается покойный Мухан-апа. Я закричала: «Мухан-апа! Ребёнок же упадёт!» А он повернулся ко мне и спокойно сказал: «Не бойся, душа моя, всё будет хорошо». Лицо у него было доброе и спокойное. Он взял ребёнка на руки, медленно спустил по лестнице, поцеловал под подбородок и передал мне. Но ведь Мухан-апа не просто так снится – как только он появляется во сне, обязательно случается что-то плохое…

– Да ну тебя, – махнул рукой отец. – Наверное, воспоминания всплыли, вот и приснилось.

 Он имел в виду случай, который произошёл, когда мне было всего одиннадцать месяцев. Я как-то уполз по балкону и уселся в жёлоб на самом краю крыши, свесившись вниз. Мама рассказывала, как у неё подкосились ноги от ужаса, когда она это увидела. Чтобы не спугнуть меня, не закричала, а медленно, ползком, на коленях, подползла сзади и схватила.