Те, кто сидел рядом, внимательно слушали мой диалог с отцом, переспрашивали друг у друга, пересмеивались. И тут я замолчал, как будто обдумал всё услышанное, и вдруг меня осенила интересная мысль:

– Папа?

– Да, родной?

– Везде его рисовали, а почему в сортире тоже не рисовали, когда он какал?

Сказал – и всё! Всплеск дикого, неудержимого смеха сотряс сидящих рядом, и зал застыл в удивлении. Смех волной покатился в самые дальние углы зала, и остановиться уже было невозможно.

 Председатель на сцене покраснел, замер, не понимая, над чем смеётся весь зал. Один из сидящих на краю стола подозвал к себе кого-то из первого ряда, спросил, в чём дело, выслушал – и сам прыснул от смеха. Рассказал соседу, тот – своему, и так дошло до всех.

 Смеялись все. Один председатель был в неведении и неловком положении.

– Что случилось? – с раздражением крикнул председатель.

– Товарищ Арзуманян, ничего, просто ребёнок пошутил – и зал оживился, – попытался смягчить ситуацию его заместитель, указывая в нашу сторону.

Кода весть дошло и до председателя, он начал краснеть и в ярости крикнул на отца:

– Эй, ты, забери своего сорванца и выходите вон отсюда, быстро!

Отец поднял меня на руки и выходил из зала, а люди с сожалением смотрели нам вслед.

Некоторые даже пытались меня подбодрить, но я, не в силах сдержать слёзы от волнения, не понимал – за что этот «шан тга» (сукин сын) председатель не даёт нам остаться в этом волшебном и тёплом зале, полном радости и очарования ко мне…

 Мы вышли на открытую веранду, примыкающую к клубу, и папа пытался успокоить меня. В этот момент подходит дядя Хачатур (Хачатор даи), который как раз опоздал на собрание.

Высокий, статный, седовласый старик с густыми и длинными усами, в военной гимнастёрке, грудь усыпана сверкающими орденами.

Дядя Хачатур – один из героических участников Великой Отечественной, ветеран многих боёв и уважаемый человек в селе.

– Вай, это сладкий наш мальчик чего это тут плачет? – сказал он, беря меня из рук отца в свои крепкие руки. Я, заворожённый его сверкающими наградами, постепенно начинал успокаиваться.

– Это председатель… этот Мухан… выгнал нас, – всхлипывая, жаловался я и снова разрыдался.

 Дядя Хачатур достал из кармана шоколадную конфету и протянул мне.

– А что случилось-то, за что это он выгнал? – с интересом спросил он.

 Отец стал рассказывать, что произошло. Дядя Хачатур рассмеялся звонко и искренне:

– Ох ты ж, родной ты мой, как же я не смеялся давно так! Молодец, правильно сказал! Пусть теперь председатель сам на себя обижается, если не выдержал детской правды!

 Увидев весёлое и уверенное лицо дяди Хачатура, я приободрился.

– Я этого председателя Мухана… – с гордостью бранил «запретным матом», чего наглая деревенская молодёжь учила меня.

Дядя Хачатур снова громко рассмеялся:

– Председатель ошибся, зря он выгнал тебя! Да разве можно такого сладкого мальчика выгонять? Пошли, родной, пойдём со мной, не бойся никого!

 И он, прижав мне к груди, к своим блестящим медалям, вновь вошли в зал. В ту же секунду зал взорвался аплодисментами и радостными возгласами. Председатель возмущённо требовал всех сохранять тишину и обратился уже к дяде Хачатур:

– Хачатор даи (дядя), прошу вас, проследите, чтобы ребёнок был спокоен, скоро уже начнётся концерт.

– Уважаемый председатель, да кому он, ваш концерт? Этот сладкий малыш – сам как концерт для нас! – с улыбкой ответил дядя Хачатур. – Не беспокойтесь, он будет тихим. Правда, сладкий мой?

 Я опустил голову и молча кивнул.

 Прошло почти полвека с того вечера. Поменялись поколения. Сельский клуб был отремонтирован несколько лет назад, и теперь выглядит свежее. На его стенах больше нет многочисленных портретов Ленина. Но в глубине моей души до сих пор живы те счастливые, незабвенные дни и живые образы трудолюбивых людей, которые и сегодня придают мне силу и вдохновение.