Сокровища детства Ваграм Оганджанян

– А, Сурп Сарибегь, да будет лик мой под подножием твоим, стать мне прахом под ногами твоими, жизнь мою – в дар тебе, озари этот мир хоть одной искрой света, прогони от нас зло и беду… – так начинала свою молитву моя бабушка Арпеник, обращаясь к хачкару Святого Сарибека, что стоял на окраине села, у святилища, называемого «Хачин так» (Под Крестом). Затем она продолжала просить у святого исполнения сокровенных желаний.

 Мы, дети, держась за руки, кружили вокруг неё против часовой стрелки, обходя древний хачкар, что веками опирался на одинокое исполинское тисовое дерево. Оттуда доносился запах ладана и восковых свечей, и казалось, будто этот камень и поднявшееся над ним дерево – ось, вокруг которой вращается вся Земля. Три круга, и мы, склоняясь, прикасались невинными детскими губами к закопчённому от свечей камню с резными крестами. Арпеник бабо (бабушка) внимательно следила, чтобы никто не посмел пожадничать на поцелуй святыне.

 После этого мы поднимались немного выше, к «дырявому камню», напоминающему маленькую пещеру между гигантскими валунами. По очереди, напрягая мышцы, как котята, мы карабкались наверх и выбирались наружу через отверстие, в которое слабо проникал свет. Выйдя один за другим, нам казалось, будто мы рождаемся заново. И так – трижды. Бабушка говорила, что мы искупаем свои грехи и станем счастливыми в жизни.

 Моя бабушка, мать моей мамы, была глубоко верующей женщиной и старалась привить нам благоговение к святыням. Подходя к «Кресту», она запрещала нам многое, говоря, что осквернение карается – и если кто посмеет, Крест «парализует» его, то есть окочуриться и будет страдать от болей. Мы, её внуки и наши друзья, воспринимали её слова как священную истину.

 По субботам и воскресеньям, когда к «Кресту» приходили паломники из соседних деревень, бабушка уже с раннего утра была на месте. Она трижды подметала всё вокруг, сбрызгивала святой источник водой, чтобы не поднималась пыль, и ждала прихожан. Многие не знали местных обычаев, и бабушка терпеливо объясняла, как правильно обходить хачкар, как молиться, как приносить в жертву ягнёнка или петуха, как отмечать лбом того, за кого жертвовали, и многое другое…

 Бабушка продавала свечи. А в конце дня, когда возле хачкара оставляли мелкие монеты – то, что называлось «хачаамбюр» (поцелуй Креста), – она собирала их, это и было её недельное вознаграждение.

– «Хачаамбюр» – это только для детей, бедных и для меня, – говорила она. Поэтому в те дни, когда мы ходили с ней, монеты почти всегда оставались нам. Мы, дети, шустро умыкали «поцелуи Креста». А ещё, каждую неделю перед школой, бабушка украдкой клала нам в карман двадцать или пятьдесят копеек, прося не говорить родителям, чтобы те не перестали давать нам деньги.

Но служение Богу на этом не заканчивалось. Она водила нас ещё к двум хачкарам – один был на вершине холма, выше «Хачин-така», который бабушка называла «Крест Сони», другой – на восточной окраине села. Там, после обхода и зажигания свечей, мы начинали убирать, подметать и приводить святилища в порядок.

Бабушка жила в своём духовном мире, где между сном, мечтами и реальностью не существовало границ. Часто рассказывала свои сны – почти всегда про Святого Сарибека.

– Сурп Сарибегь приехал на коне и сказал мне… – начинала она и продолжала пересказывать его советы и наставления.

 Когда мои родители ждали моего рождения, а мама была уже в роддоме, бабушка позвала отца:

– Карле-е-н, ей Карлен, быстро иди сюда, у меня есть что тебе сказать!

 Отец побежал, думая, что пришли вести из роддома. Но бабушка сказала:

– Сегодня утром я увидела, как Сурп Сарибегь на коне приехал ко мне и сказал: «Арпен, дам тебе внука, он будет умнее пятерых царей!» Так что, сынок, запомни мои слова…

 Почему именно пятерых, а не троих или семерых – никто не знал. Отец, улыбаясь, поднялся обратно в дом, не особо веря в бабушкины сны.

Через три дня, 22 февраля 1967 года, в среду, утром, я родился.

 Мама рассказывала, что когда я появился на свет, врачи удивлялись – как новорождённый может так внимательно смотреть на свет от ламп? Они говорили, что никогда такого не видели.

С тех пор я так и остался ищущим свет. Всю жизнь я искал свет – в книгах, на полотнах, в мелодиях, в словах и делах людей, в их душах, и мой жизненный путь тоже был устремлён к свету…

Отец, узнав о моём рождении, радостно вышел на улицу, собирая «ашкалюс» (свет глаз, дословно. Это поздравления и пожелания по случаю рождения ребёнка и при радостных вестях).

Встретил односельчанина Геворга Агаджаняна, сына Мухан-апа, известного писателя, работавшего в редакции газеты в Баку.

– Ну что, Амайак, как назовёшь сына?

– Вахе, – ответил отец.

– Вахе? «Вахе, вахе мин тьит пахе» (Вахе, Вахе, придержи коня) подшучивал в рифм дядя Геворг. Подожди! Лучше Вахрам! Вахрам – хорошее имя!

Отец прислушался к старшему другу и назвал меня Ваграм. Лишь позже узнал, что и сын Геворга тоже носит это имя.

Потом меня принесли в наш старый дом. Дом этот, до сих пор хорошо помню. У меня была необыкновенная память: я рассказывал такие вещи, что мама удивлялась – как можно помнить такое в полтора года? Говорила, что это невозможно. Считалось, что память я унаследовал от деда Исаака (Исама, так называли его близкие и односельчане), отца мамы, который прожил почти сто лет, так и не утратив ясности ума.

Очень рано начал разговаривать. Первые слова я начал произносить в девять месяцев, а к одиннадцати уже говорил ясно и много. По сравнению со сверстниками, я развивался быстрее. В том же году в селе родилось ещё несколько мальчиков.

Отец в те годы лежал больной. Он попал в аварию на мотоцикле, сломал ногу. Ему делали несколько операций, ломали и заново сращивали кость, но кость всё равно срасталась неправильно. Последнюю операцию сделали в Баку, и с тех пор он больше не обращался к врачам. Левая нога осталась чуть короче, он немного хромал.

 Я не отходил от отца. Когда мы сидели у печки буржуйки, который топили дровами и3 наших лесов, я спрашивал:

– Папа, это что?

– Печь, – отвечал он.

 Я смеялся и просил показать костылём. Он протягивал костыль его и снова говорил:

– Это – печь.

– А это что? – показывал я на дымоход.

– Это – труба.

– Нет, нет – тастилавы, тастилавы! (костылём, костылём)

Он снова поднимал костыль, я радостно смеялся, и так мой словарный запас постепенно расширялся.

Очень любил в дождливые дни прятаться в уголке нашего балкона, завернуться в туго натянутую между двумя тканевыми полотнами и слушать, как капает дождь. Притаившись, как волчонок, я настораживала уши и внимательно прислушивалась к каждому звуку – к шорохам, к свисту ветра и к шуму струй, падающих с крыши.

Наш балкон был размером с две комнаты. В стене напротив двери был встроен очаг, в котором разводили огонь – грелись и готовили еду. Одна его сторона была полностью открыта, и там тянулось невысокое деревянное ограждение, сколоченное из перекрещённых, покосившихся досок. Чтобы защититься от дождя, вдоль всей балконной верёвки натягивали тутовый полог – застекления не было. Бабушка Парандзем звала:

– Офеля, Офеля, ахчи՛, посмотри, пусть выйдет оттуда, залез в шаль, всё промокнет, заболеет…

– А что я могу сделать, мама? Он всё время убегает, его не удержишь, – отвечала мама и пыталась вытащить меня. А я, завидев, что меня хотят вытащить, радостно смеялся, убегал поглубже под ткань и с озорным восторгом пряталась ещё глубже.

Моим самым любимым блюдом в то время была танов апур – суп, сваренный из мацуна с рисом. А самым любимым напитком – какао с молоком. Я бы ел и пил их каждый день, если бы мне давали. Если же еда была не по душе, я обижался и устраивал скандал:

– Я хочу тамай (танов), почему вы мне суп дали? Я хочу татавой (какао), почему вы мне чай дали?! Татавооой, таааамай!…

Ничто не может сравниться с детским счастьем. Детство – это дарованный Богом рай. Жаль только, что с годами его вытесняют знания, а счастье начинает тускнеть…

Когда я уже уверенно ходил и говорил, бабушка Арпеник впервые взяла меня с собой в «Хачин так» – святое место у подножия креста, куда водила и своих старших внуков. Там я впервые испил ледяной воды из родника святилища. Потом она решила отвести меня и к «Кресту Сони». Мы собирали там полевые цветы, с жёсткими стебельками, но удивительно душистые и красивые розовые цветы, которые, словно волшебный ковёр, покрывали грудь горы. Эти цветы мы собирали, чтобы вымести ими святое место. Я едва взбирался вверх по каменистой тропинке, запыхался, устал и в расстройстве сказал:

– Вай, имя твоё пусть отсохнет, Арпен бабо! Зачем ты притащила меня в эти колючие, каменистые места…

Бабушка Арпен так рассмеялась, что чуть с горы не покатилась своим пухлым телом. А потом, сожалея, ругала себя и взяла меня на спину, хоть и сама еле шла.

Это было моё первое паломничество к нашим святыням. Долгие годы бабушка Арпеник пересказывала наши приключения, а родные с радостью смеялись, сидя в тени виноградника во дворе дома моего прадеда.

Светлая память добрейшей моей бабушке Арпеник… Скучаю по тем дням…

25 сентября 2014 г.

 Когда моя мама пришла невесткой в наш родовой дом, дед Исаак – её отец – сказал своему свату, то есть моему деду по отцу – Гарегину: