– Тебя что-то беспокоит, Леда, – он понизил голос до более мягкого, интимного тона. – Ты хотела бы об этом поговорить? Потому что у меня такое чувство, что ты сегодня не полностью сосредоточена на своей работе, и я беспокоюсь о тебе.

Он еще мгновение изучал ее лицо, его фиалковые глаза были пронзительными и напряженными.

– Нет, вовсе нет, – Леда торопливо перехватила вазу из рук Гадеса и, кряхтя, направилась в павильон, чтобы поставить ее на указанное место. Гадес наблюдал, как она поспешила поставить вазу на витрину, ее движения были скованными и механическими. Он чувствовал ее дискомфорт, то, как она избегала его взгляда и пыталась установить дистанцию между ними. Он знал, что она не хотела разговаривать, что она предпочитала погрузиться в свою работу и игнорировать его опасения. Но Гадес не мог избавиться от ощущения, что ее что-то беспокоило, и был полон решимости докопаться до сути.

Леда искренне не понимала мотивов Гадеса отчитывать ее, а затем резко менять тему и спрашивать, все ли у нее хорошо.

Она предпочла занять себя работой, нежели пустыми разговорами, которые все равно бы ни к чему не привели.

Сменив песню в телефоне, Леда продолжила пшикать цветы пульверизатором для влаги и протирать зеленые листья от пыли.

До обеда она старалась занимать себя составлением букетов или обслуживанием покупателей, которые изредка, но целенаправленно заходили в магазинчик.

От запаха цветов в носу свербило, но это было лучше, чем нюхать штукатурку в школе, так что Леда не возражала. Пока день шел к концу, Гадес внимательно наблюдал за ней, замечая, как она погружалась в работу с рвением, граничащим с одержимостью. Она порхала от задания к заданию, расставляя цветы, помогая покупателям и даже подпевая музыке, звучавшей из маленького наушника. Но Гадес мог видеть сквозь фасад, мог чувствовать пустоту и отчаяние, которые скрывались под поверхностью.

Во второй половине дня, когда время уже клонилось к обеду, но трапезничать было уже поздно, Леда стояла в подсобке у кулера и методично пила теплую воду, чтобы притупить чувство голода в желудке.

Позже, когда послеполуденное солнце начало опускаться за горизонт и последние покупатели покидали магазин, Гадес обнаружил, что стоял в дверях подсобки, наблюдая за Ледой: ее худощавое тело склонилось над диспенсером, когда она выпивала стакан за стаканом теплую воду.

Гадес откашлялся, и она вздрогнула, чуть не выронив пустой стаканчик. Она быстро поставила ее и повернулась к нему лицом, ее глаза были широко раскрыты и настороженны, как у рыси, застанной врасплох в заснеженном поле у подлеска с дичью.

– Леда, – тихо позвал Гадес, входя в комнату. – Я не мог не заметить, что ты почти ничего не ела весь день. Все в порядке?

Он изучал ее лицо, отмечая темные круги под глазами и то, как ее щеки, казалось, впадали с каждым вздохом. Он знал, что она боролась, что она толкала себя к краю, но он не знал почему. И он был полон решимости выяснить. Не дать ей умереть измором.

Леда застыла, разрываясь между тем, чтобы рассказать, что после увольнения со старой работы у нее не осталось ни копейки, и между тем, чтобы помалкивать в обществе начальства. Ведь Гадес ясно обозначил, что он начальник, а не друг.

– Нет, все в норме, – заверила она оптимистично, выкинув в урну пустой стаканчик. – Пойду разберу старые букеты, – она протиснулась мимо Гадеса, стараясь его не задевать, потому что у нее отчего-то складывалось впечатление, будто бы она могла запачкать кого-то настолько богатого и независимого своими мещанскими руками. Гадес наблюдал, как Леда прошла мимо него, ее плечи были напружинены и непреклонны. Он чувствовал исходящее от нее волнами напряжение, и он знал, что она что-то скрывает. Но он также знал, что дальнейшее обсуждение этого вопроса приведет только к еще большему сопротивлению и обороне с ее стороны.