То, что Вероника вечерами бегала к интересному «старику», меня совершенно не смущало. Нет, конечно, сперва задал вопрос. Но… в ответ смех, именование меня «глупеньким», фраза: «Кто по поводу кого ещё переживать должен».

Я сперва не понял, переспросил:

– Родная, ты о чём?

– Возьму с собой – сам поймёшь, – ответила Вероника.

Потом, в гостях, – жеманные манеры хозяина, масляный блеск в глазах. И блеск не при взгляде, брошенном на мою возлюбленную, а…

– Тебя давно не видать было, дорогуша, – сказал Антон Сергеевич.

Память, память! Антон Сергеевич проговорил всё это не во время приёма гостей. Нет! Он выглянул из приоткрытой двери в момент, когда я позвонил Веронике.

Голос у художника настороженный. Говорил почти шёпотом. Но как всегда – я у него «дорогуша». Ага, привычка! Бывал ещё «милым», хорошо, что редко.

– Дела, Антон Сергеевич, дела, – ответил я. – Знаете же, пишу днём и ночью. Ночью и днём.

– Сколько тебе говорил: Антон, просто Антон, – зашептал сосед-художник. – И какие «вы», «мы» между близкими друзьями. Мы же друзья?

Я кивнул. Но обсудить хотел не это сейчас, не нашу «дружбу». Вероника не открывала. Я беспокоился. Ключом меня пока не одарили – полгода дружбы разве срок?

Но я знал одну важную вещь. Вероника часто забывала ключи дома, выходила, захлопнув входную дверь. Антон Сергеевич… Ладно, Антон. Запасной комплект ключей находился у него. Поэтому я, недолго думая, проговорил:

– Знаю, Вероника дома. Разговаривал с ней полчаса назад по телефону. Но вот…

Я неуверенно указал на закрытую дверь и продолжил:

– Не будете так любезны?…

Антон понял. Можно было не договаривать. Он исчез за дверью, покопался в прихожей и снова вышел на лестничную площадку. Правая рука элегантно потянулась ко мне. В раскрытой ладони…

– Ключи для того и у меня, – сказал Антон. – Держи, милый, пользуйся.

Я потянулся. Прикосновение к прохладной, вечно чуть вспотевшей руке не обрадовало. Как и то, что длинные изящные пальцы на миг задержались в моей ладони, слегка потрепав её снизу. Ладно! Сейчас не до того.

Зашёл в квартиру, огляделся. Сердце щемануло предчувствие. Кругом беспорядок. На кухне, в раковине – гора рассады, на кухонном столе какие-то склянки, блистеры с таблетками. Плохо звонить и редко видеться. Пусть любовь и творчество терзают одинакова, но мог бы пораньше расставить приоритеты.

Отголоски слов Вероники… Но где сама она? Иду по коридору, заглядываю в спальню. Странно, никого. Дальше – зал, он прямо по коридору, следом за спальней. Открываю. Боже…

В глазах помутнело. Кинулся к телу посредине. Пульс? Какой там пульс! Лоб холодный, глаза закрытые, по телу то ли сыпь, то ли волдыри. Нос распух и как-то … вырос? Признаков жизни – нет.

Сзади – голос соседа-художника. Оказывается, он тихонько последовал за мной.

– Соболезную, – сказал Антон. – В сети говорят, сейчас везде так. Какой-то новый вирус…

Далее – мой отрешённый взгляд в сторону говорящего, закушенная губа, слёзы в глазах. И вопль, жуткий протяжный вопль.

Воспоминания, воспоминания… Они как рана, которая не заживает до конца и кровоточит, стоит только затронуть. Они словно электропровод между палачом и жертвой на электрическом стуле. На одном конце кто-то щёлкает рубильником, и невидимая смерть летит, летит, летит. Чтобы на другой стороне кто-то вздрогнул и забился в конвульсиях.

Я помнил, хотя старался забыть: тонкие холодные пальцы, словно змеи или угри. Нет, конечно, не то и не другое – тогда, в момент максимального горя. В тот момент – лучи добра и понимания, поддержки и сочувствия.

Пальцы коснулись щеки, дотронулись до плеча. Голос наполнило сочувствие: