Смерть идёт на запах Сергей Куликов

Чвяк! Меч вошёл в плоть врага по рукоять. Брызнул фонтан крови. Сэр Гэллахед Озёрный с удивлением бросил взгляд вниз, туда, где его массивное тело заставило кирасу чуть приподняться, и обнажился кожаный подлатник внизу выпирающего живота.

– Проклятье! – выдохнул рыцарь.

Он бросил взгляд на противника, который уже всё понял и стоял, чуть откинувшись назад, тянулся рукой к забралу, а вторую, с круглым щитом с развесистой пальмой на золотистом фоне, отставил в сторону.

– Мерзкий иноземец, гореть тебе…

С этими словами Сэр Гэллахед упал на колени, наклонился вперёд и завалился на песок ристалища. Под его весом меч вошёл глубже, прошёл насквозь и показался сзади в районе…

Над моим ухом раздался недовольный голос матери:

– Опять строчишь свою ахинею? Сходи в лавку, выменяй пару банок на пару хвостов. Ты же хвастался, что помог Костяну с крысами? Ну вот, покажи ему это. Или, как всегда, присочинил?

Она взъерошила мою белёсую шевелюру. Я оторвался от тетради, наморщил нос картошкой и недовольно глянул на родительницу. Та усмехнулась, скривила чувственные губы под острым тонким носом. В серых глазах мелькнули искры веселья. На лоб упал каштановый локон, который мать смахнула правой рукой, а плачущего младенца переложила в левую.

– Так чего, будет сегодня ужин или чтением перебьёмся?

В голосе прозвучало столько иронии, сколько я ни разу не вставлял ни в прозу, ни в поэзию. А писать я любил, даже прозвище среди друзей получил Петька-сказочник. Иногда прозвище звучало чуть жёстче, вроде «Звездобола». Хотя и тут смягчаю, поскольку в первой части слова речь шла вовсе не о звёздах.

– Э-хе-хе, – протянул я. – Сейчас смотаюсь. Будет, будет чем закусить вечером. Однако же! Учитывая твои кулинарные таланты, могла бы обойтись.

– Ага, сварить кашу из твоей биты, как в сказке из топора. Иди уже!

Мать беззлобно рассмеялась. Моя рука потянулась к бите, замотанной чёрной изолентой, которая скрывала под собой разные сюрпризы для покрывших улицы Нюхачей.

В голове мелькнуло: «Ну вот, теперь срочно надо подтвердить, что… А то ловец из меня тот ещё. Костян не поверит, что все крысы убежали, потребует. А чем докажу? Охо-хо-юшки. Пойду загляну в пару подвалов. Может, там чего?»

Мысли скакали, как бешеные. Не улыбалось идти на улицу с угрозой бегать от слепых, но резвых и очень чутких Нюхачей. Я поэт, романтик. Я не силён в войнах за кусок хлеба в этом умирающем мире.

Мне бы вернуться в Старые Добрые Деньки, взять ноутбук, сесть за компьютер. На худой конец поднять со стола смарт – и погрузиться в мир фантазий. Соединять слова я умел лучше, чем воевать. Ну убейте за это!

Хотя… Горячусь, горячусь! Бросаться призывами, которые раньше ничего не значили, а сейчас… Да, после Бесславной Эпидемии слова, по крайней мере некоторые, потеряли старый смысл.

Теперь нельзя в лёгкую бросить: «прибью», «придушу» или там «даю руку на отсечение». Всегда имелся шанс, что поймут буквально и исполнят. Люди нынче не склонны к иносказаниям. Они по-своему все творческие, только им бы день пережить да ночь продержаться. И к Нюхачам на обед не попасться.

О, стишата наметились. Стоило бы записать. На память. Рука от биты снова потянулась к блокноту и огрызку карандаша: всегда есть про запас в кармане рубашки! Жест перехватила взглядом мать.

– Кхм!

Казалось, звук заполнил весь подвал. Осуждает, и в чём-то права. Отец ушёл на промыслы. А то он бы и следил за полнотой наших кладовых и насыщенностью желудков. В его отсутствие часть груза падала на мои плечи. Мужчина же!

А, к чёрту! Потом запишу мысль, если не забуду. А забуду – того она и стоила.

Я подхватил биту, накинул короткую кожаную куртку. Чёрная! В тени подворотен помогала скрываться от лишних глаз наряду с чёрными ботинками, в которые я заправлял тёмно-синие джинсы.

Один из друзей посоветовал: он в одежде понимает. Такие у него творческие наклонности – модельера. Это помимо других, конечно, но тоже когда-то модных. Теперь с выживанием проблемы – с такими творческими, кхм, особенностями. А у кого их нет – проблем, не особенностей?

Мне же осталось выбраться наверх из нашего верного подвала и короткими перебежками добираться до цели. Некоторые ещё обильно поливались разными средствами, чтобы сбить со следа Нюхачей. Типа клин клином.

Только я не верил в простые решения. Обоняние наших слепых врагов – оно же не только чуткое, а ещё и… Как говорили? Дифференцированное?

Вирус убил мозг, почти весь. Но центры обоняния не затронул, напротив, развил. Так что обливайся чем не обливайся, а главное оружие против них – хитрость и скрытность. Иначе беда!

Я разгребал завалы у входа, чтобы выйти на поверхность. А в голове крутилась мысль: «Эх, ну почему мы оказались так не подготовлены к надвигающемуся концу света? Как будто развили мощную цивилизацию, такую медицину отгрохали. Кучу эпидемий пережили! А вот поди ж ты… Как началось всё всерьёз – спасовали».

И ведь правда: старт беды пришёлся на такие славные времена! А обстоятельства, которые привели меня в сегодняшний день? Дух захватывает, когда вспоминаю…

Год, всего год прошёл. А как всё изменилось. Такие ужасы прокатились по нашему маленькому городу, что страсть! Времени минуло мало, а многое позабылось. Что поделаешь, стресс!

Помню, ждал в тот день возвращение родителей от друзей из Томска. До того – ушёл с головой в творчество. Никого не видел, не слышал, знать не хотел. Временно.

И всё же не совсем прямо-таки «всех». Сейчас понятно станет. Ждал из гостей родителей. Но дело не в них, точнее не в них одних.

Творчество как-то не задалось: роман в стихах не шёл. Казаться стало даже вдруг: не то и не так всё. Стёр, что написал за три последних дня. И сомнение зародилось, а надо ли вообще? Бывает!

Обычно проходит – этакий периодический упадок. Но утром проснулся с мыслью: «Решено! Сегодня завязываю со всем своими “творолюбием” – и на нормальную работу! Сколько можно слушать претензии Вероники? Права же она по сути».

Вероника – моя девушка, мы с ней познакомились…

В кафе ещё чуть раньше по времени до событий я заскочил не за тем, чтобы закачать в себя литр–другой кофе. Этим ночью можно (и нужно!) заниматься. Чтобы потом сквозь слипающиеся веки стараться разглядеть буквы на экране. Очередной шедевр, как никак. Без кофе не выйдет.

Я всегда сочинял, и в школе, и в… Эх, не хочу вспоминать, особенно из-за обстоятельств моего отчисления. Главное, что писал всегда, писал везде! Как там? «До дней последних донца».

Никогда Маяковского особенно не любил, мне Есенин ближе. Но лучше ведь не скажешь. Творчество – моя стихия. И как всякая стихия – слепая и бессмысленная.

Не издавали меня, короче. Даже сетевые площадки слали вежливые отказы. А уж они, вроде бы…

Ладно, неважно! В кафе, куда я забежал, кофе не подавали. Чай! Ароматнейший чай. Терпкий, душистый… М-м-м! Больше года прошло, а я до сих пор чувствую вкус во рту. Сейчас ни за какие коврижки такой не получишь. Просто нет его, растворился в вихре событий.

А раньше… Закажешь, бывало, чайничек. Дашь чаю настояться. Потом разольёшь по чашкам, если с кем-то, или – в одну, себе. Далее надо размешать чуть-чуть, достать ложечку, стукнуть по краю – чудесный звук! – и наклониться, чтобы вдохнуть аромат.

Боже, наслаждение! Берёшь чашку в руку – и маленькими глотками, один за другим, чуть задерживая вяжущую жидкость во рту… пьёшь, пьёшь, пьёшь… И глаза надо закрыть, чтобы непросто ты, они и чашка чая, а лишь – ты и чай. Блаженство!

Уличный шум затих за спиной, стоило двери кафе закрыться. Я – за любимый столик. Ко мне – вежливая официантка-буряточка.

– Как обычно? – спросила она.

Я киваю. Зачем лишние слова, когда я здесь чуть не каждый день? Уже узнают, улыбаются. Я смеюсь: «Скидку постоянному посетителю!» Мне в ответ: «А то! Завтра – обязательно». И так – каждый день.

День шёл к концу, но кафе стояло полупустое: будни, народ ещё на работе. Это я – творец, свободный, словно ветер… Ну да, родители содержали. Творчество в нашей семье почти норма. Только у всех своё.

Отец занимался научной деятельностью: он физик-теоретик. А там ведь сплошная математика. Кто сказал: «Ему не хватило воображения, чтобы стать математиком, и он стал поэтом»? А, не помню!

Мать у нас, пока не забеременела… Разница с младшеньким у меня почти в двадцать лет, о как! Так вот мать – гений кулинарии, пусть никогда не проявлялась на профессиональном поприще, отдав силы семье.

Впрочем, беременность тоже не помешала творить. Просто направление, скажем так, изменилось. Но в целом…

Все в семье понимали, что не давать мне писать – это медленно убивать, резать по-живому. Отец говорил: «Придёт время – сам всё поймёт, одумается. И сделает выбор в пользу нормальной жизни». Ну, он прав оказался бы как всегда, если б осталась она – эта нормальная жизнь.

Тогда ещё она была, и я мог вместо душной работы искать себя, творить; среди бела дня в кафе сидеть. Как и тогда. А ведь, живи я, как все, то как…

Я увидел её, пока ждал заказ. Она – в жёлтой кофточке, бусы темно-синие на груди в цвет юбке. Длинные локоны светло-русых волос вьются до плеч. И – локти на столе, ладони упёрлись в лицо. Плачет.

Сердце моё сжалось. Кто обидел? Зачем? Как посмел? Ещё не знал её, не ведал, кто она, чем живёт. А уже понял – это любовь! Ну да, конечно.