Незаметно Гай задремал, проснулся от того, что затекли закинутые за голову руки. Он снова посмотрел на часы, перевернулся на бок и уснул. Дневной сон стал для него нормой, больше здесь было нечем заняться.

Разбудил его сигнал оповещения на телефоне. Гай поморгал глазами, привыкая к свету. Во сне он натянул на себя одеяло от холода. Он посмотрел на экран телефона. Сообщение от Конона, в четыре состоится совещание, посвящённое производству работ на объектах. Гай поморщился. Опять старый болван будет читать нотации, вспоминать, что в его молодости на комсомольских ударных стройках всё было по-другому. Гай не понимал, что такой замшелый осколок прошлого, как Мефодий Кириллович Конон делает у итальянцев в их относительно передовой организации. Конон работал с итальянцами больше двадцати лет, попал к ним в те времена, когда они осваивали бескрайние сибирские просторы, строили одну из веток газопровода с Ямала до Смоленска. Мефодий Кириллович всегда занимал какие-то невнятные должности вроде директора по развитию, или директора по взаимодействию с развивающимися рынками. Гай не знал точно, как сейчас называется должность Конона, сам Мефодий Кириллович считал, что отвечает за идеологию и корпоративный дух организации. Он два или три раза в месяц приезжал из центрального офиса в столице и устраивал длинные скучные бесполезные совещания, искренне считая, что таким образом укрепляет дисциплину, повышает производительность и мобилизует корпоративные скрепы.

На часах было без четверти четыре, и Гай пошёл умываться. По пути в коридоре встретил Юру-электрика с чайником в руках.

‒ Не успеешь, ‒ сказал Гай и показал часы.

‒ Это на вечер, ‒ сказал Юра.

Он пил крепкий чёрный чай, чтобы избавиться от порой мучавшего его поноса от местной острой и жирной пищи.

Гай умылся, дождался, пока Юра наберёт воды из кулера и отнесёт чайник в свой бокс. На совещание они пошли вместе, потому что киповцы, как говорил Юра ‒ это младшие братья электриков. Младшие не значит худшие, отвечал Гай.

В зале совещаний уже было много народу. Конон имел безукоризненную память и тем, кто игнорировал его совещания, мог устроить мелкую пакость вроде командировки куда-нибудь в пустыню, куда пока добирались лишь геодезисты. Юра с Гаем сели рядом у прохода, спереди маячил могучий затылок Станиславовича, который тоже считался инженерным работником. Ровно в четыре к трибуне подошёл Конон, высокий и сухощавый, с лицом опереточного злодея. Он был в костюме, пиджак был застёгнут. Ему было уже сильно за шестьдесят, но Конон был крепок здоровьем и разумом. К счастью, Гай видел его только на таких расширенных совещаниях и никогда не общался тесно.

Конон начал без подготовки, с пролетарской прямотой, со своим вечным колхозным белорусским акцентом, от которого он не мог избавиться, как и президент. Несмотря на то, что он был выходцем из семьи советской партийной номенклатуры, Мефодий Кириллович любил щегольнуть своим мнимым пролетарским происхождением, хотя из всего пролетарского опыта у него была лишь месячная слесарная практика во время учёбы в техникуме.

Все совещания происходили по одному сценарию. Конон начинал рассказывать о недостатках в работе всех отделов и управлений, реальных и мнимых недочётах и пробелах, причём часто придумывал их по ходу речи, и из-за большой территории строительства и большого количества занятых на строительстве людей никто не мог определённо сказать, действительно ли всё, о чём говорил Конон, имело место в действительности. Самые важные тезисы он повторял два раза, по-русски и английски, поскольку здесь всё-таки не все хорошо владели русским языком.