– Слушай, я ж сказал тебе – иди уже. Разбирайся сам. – Мукагали раздраженно скривился. – Я – мертвый, ты живой. Я все равно ничего сделать не могу. Приходи, когда… если… хоть что-то изменится.

– Вы и так много сделали… – отрешенно, все еще не в силах оторвать глаз от почерневшего скелета бармена на стуле, проговорил Дамир. – Я… мне надо идти.

И он почти вскочил со стула и быстрым шагом, хоть и слегка пошатываясь, пошел по гулкому проходу мимо барной стойки, и только под конец, оглянувшись, крикнул: «Спасибо!»

Но за стойкой уже никого не было, и только бутылка коньяка «Белый аист» 1976 года выпуска по-прежнему стояла на гладком современном пластике.

Дамир почти вбежал в комнату и рывком придвинул к себе ноутбук. И следующие часы этой безумной ночи слились для него в один: он вбивал и вбивал самые разные запросы в поиск, и бездна интернета, словно насмехаясь над ним, выплевывала ответы, мутные от попыток человеческого разума объяснить необъяснимое.

Легенда о Нур-Толе – если смотреть на переведенный на русский оригинальный текст, а не многие страницы интерпретаций – почти ничего не проясняла. В незапамятные времена, говорила она, на людей напал змеиный народ, и особенно ужасен был царь змей с парой золотых рогов (тут Дамир невольно бросил взгляд на окно, где в темени и падающем снеге по-прежнему поблескивали медные кольца огромного тела), который охватывал кольцом людские жилища, не выпуская никого. Дыхание змей плавило людские тела и превращало их в скелеты, и тогда люди воззвали к великому Тенгри, богу неба. Тенгри опустил на землю луч света, по которому с небес сошел мальчик по имени Нур-Толе, сидевший задом наперед на двугорбом верблюде, и начал играть на кобызе, странном, диковато выглядящем для европейского глаза инструменте с двумя струнами. Когда мальчик дошел до моря и начал исполнять на его берегу кюй (тут Дамиру пришлось сделать дополнительный поиск и обнаружить, что это традиционная инструментальная пьеса), то змеи, околдованные музыкой, двинулись за ним. Мальчик Нур-Толе, продолжая играть, увел их на дно моря, и они превратились в морских тварей, уже не опасных для человека. И на этом легенда заканчивалась.

Вопросов было больше, чем ответов. Один за другим Дамир перебирал аудио с исполнением традиционных кюев, смотрел на известных музыкантов, играющих на кобызе и домбре в огромных концертных залах – и не мог понять, в чем же суть. Змееныш на его груди лежал неподвижно, иногда ворочаясь – и теперь Дамир уже физически чувствовал, как от каждого его движения растекается странное равнодушие, мир вокруг теряет краски и стекленеет. Музыка не оказывала на змея никакого действия, видео с камланиями баксы – тоже. Католические молитвы, которые юноша помнил наизусть, хоть и не был крещен, заставили демоническую тварь поднять плоскую голову и мерзко усмехнуться; Дамиру показалось даже, что он стал толще.

Угар мистического хамрийята, подаренный напитком Мукагали, постепенно рассеивался, голова становилась все более тяжелой, но остановиться Дамир не мог, слишком напугала его увиденная изнанка реальности. Он перебирал и перебирал хаотично наваленную на сайтах информацию о легендах, языке, исламе, тенгрианстве, мистических течениях, культуре, все больше клюя носом; от звука кобыза уже болели виски, за окном начинали бледнеть зимние фонари, а он в уже почти бессознательном состоянии все открывал сайт за сайтом… Рассвет застал его, спящим в кресле, а ютьюб в последнем открытом окне все крутил и крутил какие-то новые ролики.

Он очнулся внезапно, когда за окнами стало уже почти светло – во сне словно кто-то позвал его; еще секунду он не мог понять, где сон и где явь, и потер гудящие виски в надежде, что сейчас проснется окончательно и окажется, что все это – Мукагали, змеи, смерть Айсултана – просто ночной кошмар. Но тело было слишком затекшим и слишком отчетливо ощущалось для того, чтобы поверить, что это сон, в голове стучал молот, а на коленях ноутбук по-прежнему крутил клипы каких-то казахских ансамблей. Сквозь выступившие на воспаленных глазах слезы Дамир вгляделся в монитор, на котором какая-то молодая группа играла на казахских национальных инструментах версию известной рок-баллады. Кобыз, жетыген, дангыра выводили странную, ни на что не похожую мелодию, древнюю и одновременно очень современную, а в клипе темные силуэты извивались перед огнем, словно камлая; и среди этих силуэтов один – хотя от бликов костра даже неясно было, женщина это или мужчина – показался странно знакомым. Рука, держащая смычок кобыза, блеснула в свете костра медным маникюром – и Дамира осенило: он узнал ее. Судорожным движением он стал вытряхивать из записной книжки листок с телефоном. Данара, первая встреченная им странность на этой земле – девушка, играющая на кобызе… Вот кто, может быть, сможет прояснить хоть что-то.