Звезд не видно огни,

Мутны воды реки,

Затуманили думы мне очи.

То как кровь солоны,

То полынно горьки

Мне недолю опять напророчат.

Но сияющий лик

Явит миру Заря,

Хорс впрягает коней в колесницу

Путы дум в этот миг

Полыхают, горят

И душа вьется огненной птицей.

Под моей ногой хрустнул стебель, ставя точку в песне. Морана подняла голову. Доплетëнный венок она водрузила мне на голову.

– Вереск будет помнить тебя всегда, Привратник. Храни его.

И снова ледяные пальцы опалили грудину.

***

За время пути река всë отчётливее покрывалась чернотой. Если раньше она тонким слоем смога клубилась над водой, то теперь обволакивала мазутной плëнкой всю поверхность. Даже вороны пропали. Да что там вороны?! Комары не жужжали под ухом. Ощущение, что время на исходе нарастало и давило. Причём не только у меня: Яшка всё торопила на привале, Маруся беспокойно металась туда сюда, а Чудь мрачнел с каждой минутой. Так что, когда я прибавил шагу, ни кто не возражал. От дневного отдыха тоже отказались. Перекусили на ходу пирогами, которые насовала нам матушка давешнего сопливого чичероне (насморк у него таки прошёл волшебным образом уже к вечеру).

После полудня по реке проплыл громко матерящийся водяной в импровизированной лодке из здоровенной тыквы. Он костерил чокнутых некромантов, воительниц недоделанных, палящее солнце и вообще всё, на что падал его взор. Солнце возможно и палило, но за плотным слоем облаков лично я этого не ощущал. Яшка хотела было спросить где тот раздобыл такой громадный овощ, но передумала. Она в географии слабовата, а маршрут ей водяной расписал бы серьëзный.

Небольшая гора (или это был большой холм?) вынырнула из-за макушек деревьев неожиданно. Вот только что её там не было, а вот она уже нависает над лесом. Реку уже видно было издалека. Мëртвые деревья совершенно не перекрывали обзор. Почерневшие листья хрустели под ногами как глиняные черепки. Река маслянисто блестящей змеëй вырывалась из тëмного зëва пещеры и вольно растекалась в проторенном русле.

Запаслись факелами, обмотав коряги разодранной рубахой, одолженной мне Властой, и сухими травами вперемешку.

В тоннеле было сыро, но на удивление светло, а сквозняк намекал на существование световых шахт. К счастью в воду лезть не пришлось, между рекой и стенами тоннеля было достаточно места, чтобы пройти цепочкой по одному. Только один раз пришлось перебираться по камням, выступающим из воды.

Яша хотела было взять Муру на руки, но та сердито фыркнула и с ворчанием, мол, она ещё не настолько стара и не разучилась прыгать, первая заскакала по валунами. Ещё пара шагов и от непонятной тревоги затошнило.Так мерзко на душе не было никогда. Хотелось развернуться, бросить всё и уйти, чтоб не видеть больше никогда ни эту реку, ни пещеру. Странно, никогда не боялся ничего, да ещё так, чтоб внутренности от ужаса в узел завязывались и через горло выскочить норовили. Какие-то чужие мысли. Яшка шла тоже хмурая, насупив брови. Сначала замедлила шаг, будто поддаваясь неведомому уговору, потом тряхнула рыжей шевелюрой, зло сплюнула в чернильный кисель реки и упрямо двинулась вперёд.

С каждым шагом тоннель становился всё шире, а русло реки всё уже. Да и не река уже это была, а широкий ручей. Тревога исчезла так же неожиданно, как и появилась, вместе с ней ушла тошнота.

Пещера была большой. Свод терялся где-то высоко в темноте. Посреди этого футбольного поля лежал большой белоснежный камень, из под которого толчками выбивалась вода. А на камне…

– Кот… – сестра сипела так же, как тогда в моëм сне, когда плакала над трупом.

– Вижу.

А на камне лежала девушка. Рассыпав по белоснежной поверхности угольно-чëрные волосы и раскинув руки, она, казалось, спала. Обмануться не давал черный меч, прошивший насквозь её грудную клетку и глубоко засевший в камне. От раны тонкой неиссякающей струйкой бежала кровь, стекала по рукам и алым дождем смешивалась с ключевой водой, превращая её в чёрный поток. Глаза девушки были закрыты, но готов поклясться чем угодно, что они были чернее ночи. Похоже, мы нашли пропавшую внучку Власты.