А после выяснилось, что убить повзрослевшего Мигеля де Кармона практически невозможно, так его любили стихии. Чем он и воспользовался, в семнадцать лет став из мелкого сеньора крупным, из крупного сеньора графом, а затем и герцогом, правда, в утешение – когда Его Величество Альфонсо Первый привел объединенную армию людей и магов к границам провинции, запер перевалы и настоятельно попросил не обижать соседей. А за хорошее поведение – титул. И младшая принцесса в жены, пусть без стихии, пусть ослабляющая дар, но закрепившая права на герцогство.

Мигель отступил; дед Джоанны всякий раз, как заходила о том речь, с презрением звал основателя рода сопляком и слюнтяем. Подумать только - разменять королевство на бабу! Полуостровом Ранн уже пять сотен лет могли бы править Кармона! – и слава Истинному, что грозы удалось сохранить, несмотря на брак с бездарной девкой. Не это ли знак, что именно в Альмарии должна быть столица?..

Удивительно, но грозы сопровождали Мигеля всю его долгую жизнь, не спеша перетекать из дряхлеющего тела в более подходящую оболочку сыновей. Старик до последнего вздоха занимался герцогством, которое сам же создал, и умер, призывая дождь для посевов. Наверное, это хорошая смерть.

Наверное.

Если не считать того, что освободившийся дар сутки метался по королевству, разыскивая новое пристанище и попутно испепеляя неподошедших – всю старшую ветвь дома Кармона: сына Мигеля, его шестидесятилетнего внука и успокоился лишь в правнуке, находящемся на другом конце полуострова.

Со временем выяснилось, что грозы невозможно приглушить. Они поглощают любую стихию, не делятся среди отпрысков, а возможности дара абсолютно не зависят от физических данных. Передаются они исключительно по старшей линии; что случится, если старших детей не останется, никто не знает. Может быть - если повезет - ничего. А может и катаклизм, способный уничтожить полкоролевства.

…но нет, убивать нас с Джоанной будут совсем не поэтому.

А потому, что abuelito мадмуазель герцогини не скрывал своих идей о богоизбранности, имел немало сторонников, как мог, мутил воду – и в конце концов его убили в одной из местных войнушек, уронив на голову уже тогда старику валун из гранита. Убили не до конца, подозреваю, случилось что-то вроде клинической смерти, но этого хватило, чтобы грозы ушли к дочери, Марии Изабелле, а от нее, погибшей во время эпидемии, к Джоанне; на шестилетнего, едва оправившегося после болезни ребенка обрушилась стихия, которую выдерживал не всякий взрослый. Не думаю, что Джо хотела это показать, но я ухватила: крики и плач за стенами замка, тяжелые удары колокола, тяжелая голова, кислый запах рвоты и лечебных трав, пропитавший спальню. Сквозняки, неприятно холодящие влажное от пота тело. Старческие руки помогают найти горло сорочки: «Отдыхайте, маленькая госпожа». Беленое полотнище на окне заслоняет солнце – и вспыхивает первым, сразу за ним гобелены на стенах, циновки, простыни, юбки служанки – пламя везде, оно окружает, загоняет в кольцо, прорывается в тело, выжигает сердце, выжигает кости, выжигает разум, выжигает крики, и только боль, боль, боль, боль…

С тех пор даже мысли об использовании дара вызывают у Джоанны панику, а любая попытка прикосновения к стихии приводит к болевому шоку. Технически она, как ее предок, способна щелчком пальцев вынести ворота, к которым нас вчера не пропускали, но на деле предел ее возможностей зажженные свечи и слияние с мелкими артефактами. Крупные, вроде Сердца Грозы, ее не признают – а без признания нет использования, а без использования – гроз, не определяющих магию, но самых обычных, со шквалами и проливными дождями. И если учесть, что за пять сотен лет урожаев население полуострова выросло втрое…