– Главное, – говорил он, – чтобы не выглядело как самодеятельность. Самодеятельность у нас не жалуют. Нужно, чтобы все было по линии.

– По какой линии?

– Народного образования. Или социального обеспечения. Лучше сразу по двум – так надежнее.

Профессор записывал в блокнот, выпрошенный у медсестры. Записи росли, превращаясь в настоящий проект. К концу марта у них был готов план школы-интерната для детей-сирот с расширенной программой трудового обучения и культурно-просветительской работы среди местного населения.

– Ладно получается, – признал Пётр, перечитывая написанное. – Только где это все устроить?

– Там, где нас примут, – ответил Иван Артемьевич. – Где поймут, что мы не просто калеки на пенсии, а люди, которые могут быть полезными.

– В деревню, значит?

– Скорее всего.

Пётр кивнул:

– Правильно. В городе нас заест начальство. В деревне проще – там начальства меньше, а проблем больше. Может, и поймут.

Первое письмо написали в Наркомпрос. Длинное, обстоятельное, с описанием довоенных заслуг и подробным изложением проекта. Иван Артемьевич сочинял, Пётр редактировал, убирая излишне ученые слова и добавляя практические детали.

– Не пишите «педагогический эксперимент», – говорил он. – Пишите «школа для сирот». Эксперименты подозрительно звучат.

– А «передовые методы»?

– «Проверенные методы». Передовые тоже подозрительны.

Через неделю пришел ответ – вежливый и пустой. Мол, предложение интересное, но требует дополнительного изучения. А пока рекомендуют обратиться в местные органы народного образования.

– Отфутболили, – констатировал Пётр без удивления. – Ожидал.

– И что дальше?

– А дальше пишем в местные органы. Штук десять разом. Где-нибудь да клюнут.

Они писали в райотделы образования Тверской, Смоленской, Калужской областей. Выбирали районы, где война прошлась особенно жестоко – там детей-сирот было больше, а возможностей меньше. Может быть, именно там их инициатива найдет понимание.

Писали каждый день. Иван Артемьевич формулировал, Пётр диктовал адреса – он помнил названия колхозов, деревень, районных центров по всей средней полосе. Память у него была цепкая, крестьянская.

– В Застолье написать нужно, – сказал он как-то. – Деревня в Тверской области, километров сто от Калинина. Хорошее место, земля плодородная. Только война там сильно прошлась.

– Откуда знаете?

– Ездил туда еще до войны, на семинар председателей. Помню, красивая деревня была, школа большая. И учительница там работала толковая – Краснова вроде. Может, и жива еще.

Письмо в Застолье получилось особенно теплым. Пётр добавил личные воспоминания, рассказал про семинар, спросил, как дела у Анны Сергеевны. Профессор написал о своем желании работать с детьми не ради карьеры, а ради них самих.

Ответы приходили разные. Большинство – формальные отписки. Несколько – откровенные отказы: мол, кадры есть, а инвалидов пристраивать не собираемся. Но были и другие.

Из Ржевского района писали: «Предложение интересное. Детей-сирот много, школ не хватает. Готовы рассмотреть возможность организации интерната при одной из сельских школ».

Из Сычевки сообщали: «Нуждаемся в опытных педагогах. Если готовы работать в трудных условиях, приезжайте для собеседования».

А из Застолья пришло письмо, которое изменило все.

Писала директор школы Анна Сергеевна Краснова. Оказалось, она действительно жива, помнила Петра и была готова поговорить об их предложении серьезно.

«Петр Андреевич! Какая радость, что Вы живы. Помню Вас по семинару тридцать девятого года – умный, хозяйственный человек. Про Вашего товарища профессора слышала – уважаемый педагог.