Такие беседы длились до глубокой ночи. Медсестры сначала делали замечания, потом привыкли. Главврач сказал как-то:

– Философы у нас завелись! Лучше всяких лекарств действуют.

А в конце марта, когда за окном запахло весной, Иван Артемьевич сказал:

– Петр Андреевич, а что, если попробуем? Найдем место, где примут нас такими, какие есть, и будем делать то, что умеем?

– А вдруг не получится?

– А вдруг получится? Хуже уже не будет.

Пётр подумал и согласился:

– Хуже не будет. Давайте попробуем.

Так родилась дружба, оказавшаяся сильнее войны, сильнее увечий, сильнее социальных различий. Дружба двух людей, потерявших прежнюю жизнь и вместе искавших новую.

Они еще не знали, что поиски приведут к открытию школы в забытой богом деревне, где городской профессор станет народным учителем, а бывший председатель – его лучшим помощником. Не знали, что их история станет легендой.

Знали одно: впервые за долгие месяцы им не было скучно жить.

А это уже было началом.

Глава 2. "Протезы и планы"

Весна сорок четвертого вошла в госпиталь со звуками оттепели – капелью за окнами, скрипом подтаивающего наста во дворе, гулом стройки за больничной оградой. Где-то рядом восстанавливали жилой дом: с рассвета до сумерек слышались удары молотков, визг пил, команды прорабов. Жизнь настойчиво заявляла о своих правах, несмотря на то что в палате номер семь лежали двое людей, все еще сомневавшихся в целесообразности собственного существования.

Но сомнения притупились. За два месяца разговоров Иван Артемьевич и Петр Андреевич превратились из случайных соседей по несчастью в союзников против безнадежности. У каждого появился свидетель размышлений, собеседник для открытий, соучастник планов.

А планы зрели.

– Знаете, – сказал как-то утром профессор, откладывая газету, – я всю ночь думал о нашем разговоре про школу.

– И что надумали?

– Что это не фантазия. Это необходимость.

Пётр поднял бровь:

– Объясните.

Иван Артемьевич приподнялся в постели, поправил очки – жест, сохранившийся с кафедральных времен:

– Смотрите. Война кончится – это уже ясно. Победим. Но что дальше? Миллионы искалеченных, осиротевших, сбитых с толку. Дети без родителей, взрослые без профессий, старики без кормильцев. Государство будет строить заводы, восстанавливать города. А кто займется душами?

– Партия займется, – усмехнулся Пётр. – Агитпроп.

– Агитпроп души не лечит. Он лозунги клеит. А нужно другое. Нужны места, где человек может начать сначала. Не по указке сверху, а по внутренней потребности.

Пётр задумался. За месяцы госпиталя он много размышлял о послевоенной жизни. Возвращаться в родные места не хотелось – там все напоминало о потерях. Сидеть на пенсии в городе казалось невыносимым. А тут профессор предлагал третий путь.

– И что конкретно предлагаете?

– Школу, – просто сказал Иван Артемьевич. – Но не обычную. Такую, где учат не только грамоте, но и жизни. Где дети получают не только знания, но и дом. Где взрослые тоже могут чему-то научиться.

– Интернат, значит?

– Больше, чем интернат. Общину. Место, где люди живут, работают, учатся вместе. Где нет чужих детей – есть наши дети.

Пётр долго молчал. Потом медленно произнес:

– Красиво звучит. А кто разрешит? Кто даст деньги? Кто пришлет детей?

– Вот это и нужно продумать.

Они продумывали две недели. Каждый день, каждый вечер, во время коротких прогулок по коридору – Пётр на костылях, профессор в инвалидной коляске – обсуждали детали. Иван Артемьевич, привыкший к систематической работе, составлял планы на бумаге. Пётр, знавший бюрократическую машину изнутри, вносил поправки, основанные на жизненном опыте.