– Ищете лекарство от скуки? – голос продавца напомнил Кэлу скрип ржавых петель. Акцент был густым, сладким и горьким одновременно, как незнакомый спиртной коктейль.

– Скорее, от похмелья, – хрипло усмехнулся Кэл, разглядывая полки. На них теснились странные предметы: часы с двойными циферблатами, куклы с выколотыми глазами, ножи в ножнах из змеиной кожи. Но больше всего его привлекли очки. Они лежали в шкатулке, выстланной бархатом цвета запёкшейся крови. Оправа – чёрное дерево с прожилками, будто вены. Линзы отливали свинцовой матовостью.

– Для тех, кто хочет видеть насквозь, – продавец протянул очки, и Кэл вздрогнул: левая рука незнакомца была скрыта перчаткой из грубой кожи.

– Выглядит как хлам из фильмов ужасов, – фыркнул Кэл, но примерил. Мир не изменился. Никакого волшебства, только чуть темнее.

– Они учатся, – продавец щёлкнул пальцами. Звук был слишком громким, как выстрел. – Потребуется время и готовность.

Кэл снял очки. Где-то в груди ёкнуло – так же, как в тот день, когда он нашёл предсмертную записку матери. 13 шагов до окна.

– Сколько?

– Тринадцать долларов.

Число ударило, как пощёчина. Кэл сунул руку в карман, будто деньги горели. Перчатка продавца мелькнула в воздухе, и вдруг он почувствовал запах миндаля – горького, ядовитого.

– Что они делают? – спросил он, уже протягивая купюры.

– Показывают, что скрыто за занавесом, – чёрный глаз продавца сверкнул. – Но помни: занавес существует не просто так.

Когда Кэл вышел из шатра, ларёк будто растворился. На его месте стояла пожилая женщина, торгующая вязаными свитерами. Он обернулся – ни плаща, ни перчатки, только ветер шептал что-то на забытом языке в проводах над головой.

Дома, перед зеркалом, Кэл снова надел очки. Стекла дрогнули, словно живая плёнка. И тогда он увидел.

Собственное отражение было голым. Не в смысле наготы – кожа исчезла. Мышцы, кости, пульсирующие органы… и трещина. Тонкая, как паутина, линия, рассекавшая грудь от ключицы до сердца. Она дышала.

Он сорвал очки. Дрожащими руками налил виски, но напиток казался безвкусным. За окном, в чёрной воде ночного Нью-Йорка, отражались огни. Кэл поклялся выбросить очки утром.

Но утром он их снова надел.

***

Кэл проснулся с мыслью, что всё это – бред похмельного мозга. Очки лежали на тумбочке, будто обычный аксессуар. Солнце било в окно, превращая комнату в аквариум с жёлтым светом. Он потянулся к ним, потом замер: а что, если они снова покажут? Но любопытство жгло сильнее страха. Как тогда, в детстве, когда он заглядывал в запретный ящик с вещами матери.

Очки прилипли к вискам, будто живые.

Первой жертвой стал парень из кофейни на углу. Кэл наблюдал, как тот вытирал бокал, и вдруг – футболка, джинсы, даже кроссовки растворились, как дым. Перед ним стоял тощий подросток с прыщами на бёдрах и татуировкой на груди: «Mom, sorry». Кэл фыркнул. Невидимая нагота. Он заказал двойной эспрессо, чтобы скрыть дрожь в руках, но внутри всё звенело от восторга. Это же сила Бога, подумал он, направляясь в кампус.

К полудню он накопил коллекцию абсурда: профессор литературы в трусах с розовыми пони, монахиня с пирсингом в пупке, полицейский с тату «Eat the Rich» на ягодице. Он хохотал, пока не зашёл в метро.

Вагон 7 линии в час «пихоты». Люди впивались друг в друга локтями, а Кэл смотрел сквозь них. Пальто, костюмы, платья – всё исчезало, обнажая тела. Но потом он заметил её. Женщина в бежевом тренче сидела у двери. Под тканью не было кожи.

Мышцы, как мокрые верёвки, обвивали кости. Череп улыбался желтоватыми зубами. Ни крови, ни внутренностей – словно анатомический манекен. Она читала книгу, и её пальцы (голые сухожилия) перелистывали страницы.