– Нет, – прошептал Генри, отступая к леерам. – Вы не настоящие.

Элеонора (он узнал её по портрету в газете) подняла руку. В ладони сверкнуло колье, превратившееся в ледяной ошейник. Сэмюэл шагнул вперед, и угольная пыль посыпалась с его плеч, черными слезами впитываясь в палубу.

– Ты не помог им, – сказали они в унисон, голосами скрипучего фонографа. – Теперь мы не поможем тебе.

Генри побежал. Лестницы вели вниз, в живот корабля, где гул машин сменился зловещим завыванием. Он споткнулся о шланг, валявшийся у дверей машинного отделения. Когда поднялся, мир изменился.

Стены покрылись инеем. По трубам ползли узоры из кристаллов, будто корабль замерзал изнутри. Генри дышал чаще – пар от дыхания превращался в снежную пыль.

– Здесь, – эхо привело его к аварийному трапу. Надпись «К шлюпкам» светилась синевой северного сияния.

Он толкнул дверь. Ветер ударил в лицо, вырывая слезы. Палуба, где минуту назад кипела жизнь, была пуста. Шлюпки исчезли. Даже звезды погасли, затмеваемые черной громадой айсберга, вплотную прижавшегося к борту.

– Я выполнял приказ! – закричал Генри в пустоту.

Лед под ногами затрещал. Он посмотрел вниз – вместо палубы зеркальная гладь замерзшего океана. В толще льда, как мухи в янтаре, застыли люди. Женщина, прижимающая к груди младенца. Старик с картой в руках. Девочка с куклой, чьи стеклянные глаза следили за каждым его движением.

– Не наступай на трещины, – прошептал детский голосок.

Генри прыгнул назад, но лед уже треснул. Проваливаясь, он ухватился за леер. Руки примерзали к металлу, кожа оставалась на обледеневших перилах. Кровь, бьющая из ладоней, замерзала алой гирляндой.

– Помогите! – его крик разбился о глыбу айсберга, вернувшись тысячей эхо: «-го-го-го-гите!»

Сверху, с палубы-призрака, спустилась Агата. Не старуха, а женщина в расцвете лет, какой она была до пожаров и предательств. Её платье ткалось из морозного тумана.

– Ты запирал двери перед бегущими, – сказала она, гладя лед, который тут же оживал, превращаясь в змейку воды. – Теперь двери заперты для тебя.

Лед под Генри затрещал. Он повис над бездной, где в черной воде извивались тени. Что-то огромное, со щупальцами из спасательных жилетов, потянулось к его ногам.

– Нет! Нет, я…

Лед раскололся.

Падая, Генри успел разглядеть в ледяной стене лицо – свое собственное, искаженное ужасом. Потом холод сомкнулся над головой, и тишина стала абсолютной.

***

Дух Агаты стояла на краю провала, наблюдая, как пузыри воздуха застывают в толще льда, как стеклянные слезы.

– Страх, – сказала она, и язык примерз к нёбу.

Где-то вдали, сквозь вой ветра, пробился тонкий звук. Плач. Не отчаяние – зов.

Она повернулась, следуя за ним.

***

Шлюпочная палуба дрожала, как живое существо в агонии. Женщины, закутанные в пледы, прижимали к груди детей. Мужчины, нарушившие приказ, прятались под скамейками. Эмили Харт прижалась к вентиляционной трубе, чувствуя ее вибрации. Она не слышала криков, но видела, как рты раскрываются в одинаковых овалах, как руки хватаются за горло – будто воздух превращался в стекло.

Тссс-тссс, – стучало сердце сквозь кости. Ту-дум. Ту-дум.

Внезапно мир перевернулся.

Сначала волна холода – будто кто-то вылил за шиворот ведро колотого льда. Потом запах, которого раньше не было: лекарства, тление, старость. Эмили зажмурилась. Когда открыла, все обрело резкость. Она видела пылинки в свете прожекторов. Видела трещинки на лакированных ногтях дамы, сидевшей рядом. Видела… чужие воспоминания.

Дом в огне. Дети кричат. Муж уходит, не оглядываясь.

Эмили схватилась за голову. Мысли, не ее собственные, рвали сознание: «Не хочу умирать!», «Проклятые все!», «Это мой шанс…»