– Мама? – попыталась сказать она, но звука не последовало. Язык стал чужим, тяжелым.

Агата, оказавшаяся в детском теле, зашевелилась. «Где я? Что это за немощная оболочка?»

Толпа рванула к шлюпке №13. Эмили упала, ударившись коленом о замерзший люк. Боль пронзила голень, но сквозь нее пробилось нечто новое – вибрация. Глухой гул сквозь металл: удар… удар… – сердцебиение «Титаника».

– Встань, глупая! – Агата пыталась управлять губами ребенка, но получались лишь немые гримасы.

Эмили поднялась. Вдоль палубы, мимо офицера с пистолетом, к леерам. Внизу, в черной воде, плавали обломки. И тени. Много теней.

«Нет!» – Агата поняла. Ребенок вел их к краю.

Но Эмили не боялась. Она положила ладонь на обшивку. Вибрации рассказывали историю: здесь пробежала семья с третьего класса. Там упал чемодан с письмами. Впереди – пульсация слабее, но упорнее. Жизнь.

– Эй, девочка! – кто-то схватил ее за плечо.

Старик в порванном фраке тыкал пальцем в сторону шлюпок. Его рот двигался: «Иди туда!»

Агата внутри закипела: «Да, шлюпка! Беги!»

Но Эмили покачала головой. Она взяла старика за руку и потянула за собой. Его ладонь дрожала, как крыло пойманной птицы.

«Что ты делаешь?! Он замедлит нас!» – кричала Агата, но тело не слушалось.

Они шли вдоль борта, обходя трещины в палубе. Вентиляционная решетка пела низкой нотой – под ней был проход. Ящик с пробковыми жилетами вибрировал, предупреждая о скользком участке.

– Ты… видишь? – прохрипел старик, и Эмили, впервые за десять лет, услышала. Не звук, а смысл, просочившийся сквозь дрожь его связок.

Она кивнула.

***

Шлюпка №14 уже отчаливала, когда они подбежали. Матрос замахал веслом: «Мест нет!»

Агата внутри взревела: «Поднимись! Оттолкни старика! Займи его место!»

Эмили встала на край палубы. Ветер трепал ее волосы, смешивая запах моря с ароматом куклы, которую она сжимала под мышкой. Кукла вибрировала – слабо, но ритмично. Ту-дум. Ту-дум.

– Прыгай! – крикнул матрос, но Эмили повернулась к старику.

Его глаза были молочными от катаракты. Он не видел, но чувствовал.

Она толкнула его в сторону шлюпки. Слепые руки нашли борт.

– Ребенок! Ловите ребенка! – заорал кто-то, когда Эмили развернулась к черной бездне.

Агата поняла слишком поздно. «Нет! Нет, я не хочу…»

Эмили прыгнула.

Холод ударил, как тысяча игл. Вода заткнула рот, нос, уши. Но вместо паники пришло странное спокойствие. Кукла в руках заструилась светом.

Ту-дум. Ту-дум.

Эмили открыла глаза. Вокруг плавали огоньки, как светлячки. Они тянулись вверх, к лунной дорожке. Она поплыла, следуя за ритмом, который теперь бился и в ее груди.

***

– Дыши! Ради Бога, дыши!

Эмили вырвало. Соленая вода жгла легкие. Она лежала в шлюпке, завернутая в шерстяное одеяло. Слепой старик держал ее руку.

– Она жива, – сказал он матросу. – Смотри, кукла улыбается.

Агата, зажатая в уголке сознания, сжалась. Детские воспоминания Эмили накрыли ее волной: мать, целующая в макушку перед сном; тетя, показывающая азбуку жестов; даже песня, которую она «слышала» через вибрацию фортепиано.

«Почему не больно?» – подумала Агата. Впервые за четыре смерти – ни боли, ни гнева.

Эмили коснулась куклы. В ее груди, где прятался дух старухи, что-то дрогнуло.

– Прости, – прошептали они обе, и это было первое слово, которое Эмили произнесла вслух.

***

На «Карпатии», когда выживших укутывали в одеяла, Эмили подошла к борту. Лунный свет лежал на воде, как дорожка из пепла.

– Я осталась, – сказала Агата ее голосом, но без злости.

Эмили покачала головой. Она подняла куклу к луне. Восковая щека блеснула слезой.

– Мы остались, – поправила девочка, и Агата впервые за 89 лет заплакала.