– Эй, Грин! – крикнул старший кочегар, но голос звучал приглушенно, будто из-под воды. – Чего застыл?

Сэмюэл попытался шагнуть, но пол под ним волной пошел вверх. В ушах зазвенело. Голос в голове, скрипучий и чуждый, прошипел: «Ты думал, огонь забудет?»

Потом все взорвалось.

Искра из топки метнулась в облако угольной пыли. Пламя вспыхнуло желтым грибом, слизнув кислород. Сэмюэл упал на раскаленный металл пола, чувствуя, как комбинезон плавится, прилипая к спине. Крики вокруг смешались с воем сирен.

– Выход! – орал кто-то, но двери в кочегарку №6 уже пылали, как адские врата.

Сэмюэл пополз, ослепший от дыма. Руки обжигало о переборки, но боль была ничто по сравнению с тем, что происходило внутри. В голове всплывали образы: детская кроватка в огне, крик, который он слышал каждую ночь вот уже три года. Дом ростовщика должен был гореть пустым. Он клялся, что семья уехала…

– Не сейчас! – взвыл Сэмюэл, выбивая кулаком решетку вентиляции.

Он пролез в узкий тоннель, чувствуя, как огонь лижет пятки. Но вместо выхода на палубу перед ним открылся коридор, которого не могло быть. Стены, обшитые красным бархатом, как в отеле, где он когда-то работал посудомоем. На полу – ковер с узором из спиралей, как трава в саду той самой ведьмы…

– Нет, – прошептал Сэмюэл, понимая. Это был её почерк.

Двери по бокам коридора распахнулись. В каждой – сцена из его прошлого. Вот он подливает керосин к дверям дома. Вот окно на втором этаже, где мелькнуло бледное личико девочки. Вот он сам, бегущий прочь, с воем пожарных телег за спиной.

– Закройте! – он бил створки, но они множились, как в кривом зеркале.

Жар нарастал. Пламя, шедшее по пятам, теперь обвило его руки, как перчатки из живой кожи. Сэмюэл рухнул на колени, и пол под ним провалился.

Он упал в угольный бункер.

Раскаленная груда углей жадно захрустела, принимая его тело. Сэмюэл закричал, но звук растворился в треске плоти. В последние секунды он увидел их – силуэты двоих детей, стоявших над ямой. Девочка держала куклу с обгоревшим лицом.

– Мы не хотели умирать, – сказал мальчик, и его голос был точь-в-точь как у сына Сэмюэла, умершего в колыбели.

Угли съели глаза первыми.

***

Дух Агаты поднялся из пепла, дрожащий от переизбытка боли. Она чувствовала, как огонь Сэмюэла горит в ней ярче, чем холод Элеоноры.

– Месть, – прошептала она, и пламя в потухшей кочегарке на миг вспыхнуло снова.

Где-то выше, на палубе, завыл ветер. Он пах льдом и солью.

Агата потянулась к этому холоду.

***

Палуба «Титаника» превратилась в театр абсурда. Дамы в норковых палантинах толкались локтями, кавалеры в смокингах давили руки матросов, требуя места в шлюпках. Генри Блэк, пригвожденный к месту криком старшего офицера, перерезал узлы дрожащими пальцами. Каждый узел – петля на его совести.

– Сначала женщины и дети! – орал он, но голос тонул в рокоте пара, вырывавшегося из трубы.

Внезапно пальцы его свело судорогой. Генри посмотрел на руки – они синели, как будто он часами лежал в ледяной воде. В ушах зазвучал шепот, похожий на скрип льда по обшивке: «Ты оставил их. Теперь твоя очередь».

Шлюпка №7, уже наполовину спущенная, дернулась в блоках. Трос лопнул с хлопком выстрела. Деревянная посудина рухнула вниз, разбиваясь о выступ палубы. Женский визг. Детский плач. Генри отшатнулся, наступив на что-то мягкое – дамскую горжетку, упавшую в лужу мазута.

– Блэк, к шлюпке №3! – проревел офицер, но Генри уже не слышал.

Он увидел их.

Между суетящимися пассажирами стояла женщина в промокшем вечернем платье. Вода стекала с её волос, образуя хрустальную корону. За ней маячил мужчина в обугленном комбинезоне, пальцы которого дымились, как потухшие факелы.