Больше ей здесь делать было нечего. Перемахнув через не широкую протоку, метель устремилась в Плотницкий конец. Это была последняя городская земля, где снежная круговерть еще не навела свои порядки. Сначала небольшие приземистые избы встречались там на ее пути. Затем хозяйские дворы стали побольше, а заборы повыше. Света в окольницах и здесь не было. Народ спал. По крайней мере, на улице ни души не было видно. Собаки и те по клетям да в будках попрятались. Если кого и настигла нужда среди ночи, то к ветру никто не бегал. У каждого добротного хозяина к отхожему месту проход был из сеней. Ну а у кого нет, тем и на назем к скотине сходить не зазорно будет.

Так и не поняв, кого здесь проживает больше, богатых или бедных, уличная хозяйка домчалась-таки и до Ефимьевского монастыря. Не заметив, что самый маленький колокольчик едва держится на веревке, она с разбегу ударила в звонницу. Закрутила, завертела ее в снежных объятьях. Не удержала тонкая нить колокол. До беды было совсем рядом. Но словно почувствовала метель свою оплошность, махнула снежным крылом с такой силой, что тот полетел в самый сугроб и благодаря этому остался цел.

Тут можно было ей снова на реку выбраться и отправиться, откуда пришла. Но свернула ночная разбойница в другую сторону и пошла вдоль восточной стены. Наконец, оставив у нее свои силы, пурга ослабла, устало перевалила через вал и поплыла в новгородские дали. В городе снова стало тихо. Даже тише, чем было до метели. И если бы не снежное одеяло, коим оказался покрыт город, ничто сейчас не напоминало о том, что еще совсем недавно тут господствовала снежная буря. Абсолютная ночная тишина накрыла Новгород.

Прошла минута. Затем другая. Где-то за тыном усадьбы, что прямиком примкнула к немецкому подворью, покой притихшего города нарушил скрип открывшейся двери. И тут же на ее пороге показалась женская фигура. Затянув на голове шаль, она быстрым шагом, перепрыгивая через переметы, направилась к дому напротив. Свежевыпавший снег был мягок и совсем не скрипел в наспех надетых поршнях. Подойдя к входной двери, она ногой распахала лежащий у нее сугроб и вошла в дом. Не замечая сидевшего чуть сбоку на лавке молодого мужчину в яркой цветастой рубахе, женщина перекрестилась.

– Ну, что? – спросил тот и поднялся.

Вставая, он ненароком стянул с лавки мягкий ворсистый ковер и тот упал на пол.

– Ой! – женщина вздрогнула от неожиданности и замерла.

– Ну? – уже настойчивее спросил мужчина, заметно повышая голос.

– Разродилась, слава Богу, Маремьяна наша. Слава Богу, боярин, – повернувшись на голос, ответила та.

– Кто? – разражено спросил тот.

– Так Маремьяна, жонка ваша…

– Дура! – перебил ее хозяин. – Родился кто?

Солка, как звали молодую женщину, растерялась и заморгала глазами. На вид ей было лет двадцать пять. Невысокого роста с ни чем не примечательным девичьим смуглым лицом она уже несколько лет прислуживала жене молодого боярина. Как ни пыталась Солка, но так и не могла привыкнуть к его не по годам суровости. Наконец, сообразив, чего он от нее добивается, она уставилась куда-то поверх хозяйской головы и громко выпалила:

– Малец, слава Богу, Юрий Дмитриевич. Сын у вас младшой народился. Радость всеобщая у нас.

– Так несите с мыльни, чего думаете?

– Скоро, скоро уже! Обмывают девки. Куикка боярыню настоем отпаивает…

– А что с ней? – снова перебил ее хозяин.

– Слава Богу, справилась. Маленько покровило токо. Куикка поможет, так потом Маремьяну принесут в дом.

Боярин молча кивнул и взялся за дверь, что вела в спальню отца. С минуту постоял молча, потом повернулся и сказал: