Глава 6: Лира и Зов Единства

Отшатнувшись от живой стены, в которой билось (или доживало?) то, что осталось от Арсения Левина, Ева чувствовала себя так, словно ее окунули в ледяную воду, а потом резко выдернули на мороз. Психическое давление не ослабевало, наоборот, оно стало более… нацеленным. Если раньше это был общий фон, то теперь "Голос Матери" сфокусировался на ней с интенсивностью лазерного луча, прожигающего последние остатки ее сопротивления. Бежать. Куда? Все проходы в этом органическом лабиринте выглядели одинаково, вели в неизвестность и, скорее всего, в еще более тесные объятия этого всепоглощающего кошмара.

Она выбрала наугад, стараясь двигаться против того направления, куда ее подталкивал внутренний "компас" Матери. Но Вермикула, похоже, была не из тех, кто легко отпускает приглянувшуюся добычу. Коридор, поначалу прямой и относительно широкий, начал сужаться, стены сомкнулись плотнее, и Еве пришлось почти протискиваться боком, ощущая их упругую, влажную податливость. "Объятия становятся все настойчивее, – пронеслось у нее в голове. – Скоро, видимо, предложат перейти на 'ты' и поделятся самым сокровенным – например, планом по захвату моей личности".

Внезапно проход резко расширился, и Ева, ослепленная на мгновение, вывалилась в… сад. Если это слово вообще было применимо к тому буйству форм и красок, что предстало перед ее глазами.

Это место разительно отличалось от мрачного, почти стерильного зала, где обитал Левин. Здесь царил мягкий, переливчатый свет, исходящий от гигантских, похожих на лотосы цветов, раскрывавших свои перламутровые лепестки на длинных, извивающихся стеблях. Воздух был наполнен нежным, сладким ароматом, в котором знакомые пряно-мускусные ноты смешивались с запахом ванили, жасмина и чего-то еще, неуловимо знакомого и волнующего, как воспоминание о первом поцелуе. Тихая, обволакивающая мелодия, похожая на пение невидимых цикад или эоловой арфы, струилась, казалось, из самого воздуха. Под ногами пружинил мягкий, изумрудно-зеленый мох, теплый и сухой на ощупь.

"Так, смена декораций, – оценила Ева. – После кнута – пряник. Или, учитывая местные нравы, после вивисекции – групповая оргия в Эдемском саду. Мило".

И тут появилась она. Лира.

Она возникла словно из ниоткуда, шагнув из-за гигантского цветка, и ее появление было таким же естественным и неотвратимым, как восход луны. Если Левин был воплощением интеллектуального соблазна и ужаса трансформации, то Лира была чистой, незамутненной, первобытной Похотью, возведенной в абсолют и облеченной в форму, от которой у Евы на мгновение остановилось сердце.

Она была высокой, с неправдоподобно длинными ногами и тонкой талией. Ее кожа, цвета расплавленного золота, казалась полупрозрачной и светилась изнутри мягким, теплым светом. Длинные, иссиня-черные волосы, больше похожие на живые, шелковистые водоросли, свободно струились по плечам и спине, и в них, как звезды, мерцали крошечные биолюминесцентные огоньки. Ее наготу не прикрывало ничего, кроме нескольких тонких, изумрудных лиан, оплетавших ее бедра и грудь, словно живые украшения, и эти лианы тоже едва заметно пульсировали.

Но самым поразительным было ее лицо. Идеальные черты, высокие скулы, полные, чувственные губы, слегка изогнутые в приветливой, почти детской улыбке. И глаза – огромные, миндалевидные, цвета расплавленной бирюзы, с вертикальными зрачками, которые то сужались, то расширялись, реагируя не столько на свет, сколько на какие-то внутренние импульсы. В этих глазах не было пустоты "привратников" или безумной мудрости Левина. В них плескалось чистое, безграничное, всепоглощающее… блаженство. И приглашение разделить его.