Сад Наслаждений Михаил Гинзбург

Глава 1: Зов Болота

Последний рывок по разбитой колее, больше напоминавшей траншею после артобстрела средней интенсивности, вытряс из Евы Кравец остатки не то чтобы оптимизма – его у нее отродясь не водилось в избытке – а скорее, иллюзии контроля над ситуацией. "УАЗик", арендованный у мутного типа с золотыми зубами и обещаниями "зверь-машины, а не тачки", испустил дух с драматизмом актера третьесортного театра, сыгравшего свою финальную Офелию в луже болотной жижи. Капот дымился, словно маленький вулкан перед извержением дешевого гнева, а из-под днища капало что-то темное и подозрительно похожее на кровь двигателя.

– Ну, приехали, – пробормотала Ева, вылезая из кабины и с отвращением оглядывая свои джинсы, теперь украшенные живописными брызгами. – Конечная. Дальше пешком, как в старые добрые времена палеолита. Только мамонтов не хватает для полного погружения. Хотя, судя по рассказам Левина, тут и похлеще мамонтов водится.

Погода вторила ее настроению с энтузиазмом висельника, проверяющего прочность веревки. Низкое, брюхатое небо цедило мелкую, нудную морось, от которой одежда мгновенно становилась противно-липкой. Воздух, густой и тяжелый, как непропеченный кекс, пах прелью, сырой землей и чем-то еще – неуловимо сладковатым, тревожным, отчего внутри живота неприятно сворачивался холодный узел. Здесь, на самой кромке Топей Великой Скорби, как пафосно именовали эту местность старые карты, даже само время, казалось, текло медленнее, вязло в испарениях гниющей органики.

Ева вытащила из кузова свой видавший виды рюкзак, проверила крепления мачете – подарок от одного благодарного (и слегка спятившего) коллеги после экспедиции в бассейн Амазонки, где она доказала, что не все светящиеся грибы одинаково полезны для пищеварения местной фауны. Тот еще был цирк с конями и галлюциногенными жабами. "Наука требует жертв, Кравец, – проскрипел тогда в ее памяти голос профессора Левина, как всегда немного насмешливый, немного безумный. – Особенно если это чужие жертвы". О да, Левин. Именно его бредовые, как считало все "приличное" академическое сообщество, теории и привели ее в эту дыру мира, из которой, если верить слухам, не возвращался еще ни один здравомыслящий исследователь. Впрочем, к категории "здравомыслящих" Еву уже давно не причисляли. Особенно после того скандала с Институтом Паразитологии, когда ее гипотезу о коллективном сознании у кордицепсов назвали "плодом больной фантазии и злоупотребления кофеином". Директору она тогда пожелала лично убедиться в отсутствии сознания у его собственного мозгового слизня. Кажется, это было лишним.

Она отошла от издыхающего "УАЗика", который теперь мог служить отличным памятником человеческой самонадеянности, и шагнула на кочку, покрытую мхом цвета застарелой желчи. Перед ней расстилались Топи. Бесконечные, насколько хватало взгляда, переплетения чахлых деревьев с оголенными, скрюченными ветвями, похожими на руки утопленников, тянущиеся из мутной воды. Зеркала стоячей воды, подернутые ряской и радужной пленкой неизвестного происхождения, отражали свинцовое небо, удваивая ощущение безысходности.

Липкая тишина болота, казалось, не просто поглощала звуки – она их высасывала, оставляя после себя звенящую пустоту, от которой закладывало уши не хуже, чем от рева реактивного двигателя на испытаниях. Даже вездесущие комары, бич всех экспедиций, здесь вели себя как-то… пришибленно. Их писк был редким и нервным, словно они боялись привлечь чье-то внимание.

Ева сделала несколько шагов вдоль кромки, стараясь не провалиться в предательскую трясину, замаскированную обманчиво твердым на вид моховым покровом. И вот тогда она его почувствовала. Не услышала, не увидела – именно почувствовала. Едва уловимый, низкочастотный гул, который шел будто бы от самой земли, отдавался легкой вибрацией в костях стоп, поднимался выше, к диафрагме. И запах. Тот самый, сладковатый, что и раньше, но теперь он стал интенсивнее, настойчивее. В нем появились новые нотки – что-то пряное, почти мускусное, невероятно притягательное и одновременно вызывающее глубинное, первобытное беспокойство. Словно древний, как мир, инстинкт шептал: "Беги!", а другой, еще более древний и темный, отвечал: "Подойди ближе…"

Она замерла, прислушиваясь к себе, к этой странной реакции своего тела. Разум ученого, привыкший все раскладывать по полочкам и вешать ярлыки, сейчас пасовал. Это не было похоже ни на что из ее опыта. Вибрация усилилась, и теперь к ней добавилось нечто похожее на… ритм. Медленный, глубокий, как дыхание спящего гиганта.

Где-то в глубине топей, там, где переплетение деревьев становилось почти непроходимой стеной, мелькнуло движение. Не птица, не зверь. Что-то крупное, скользнувшее между стволами с неестественной плавностью, оставив после себя лишь легкое колыхание ветвей да рябь на воде, быстро затянувшуюся вновь непроницаемой гладью.

Ева ощутила, как по спине пробежал холодок, не имеющий ничего общего с промозглой погодой. Чувство, что за ней наблюдают, стало почти осязаемым. Не враждебно, нет. Скорее… выжидающе. С любопытством хищника, изучающего новую, диковинную добычу.

"Ну что ж, Левин, – криво усмехнулась она своим мыслям. – Похоже, твои сказочки про живой город и симбиотический рай оказались не такими уж и сказочками. Либо я окончательно спятила, что, впрочем, тоже вариант".

Она поправила рюкзак, крепче сжала рукоять мачете. Взгляд ее, острый и цепкий, впился в темную стену деревьев. Страх был. Глупый, липкий, но его перевешивало другое – жгучее любопытство исследователя и какая-то злая, отчаянная решимость человека, которому, по большому счету, уже нечего было терять, кроме собственной, изрядно потрепанной жизни и сомнительной научной репутации.

И этот запах… он манил. Обещал ответы. Обещал нечто невероятное.

Ева Кравец сделала первый шаг в Топи Великой Скорби. Под подошвой ее ботинка чавкнуло.

Глава 2: Привратники Вермикулы

Чавканье под подошвами стало ее постоянным аккомпанементом, навязчивым, как мелодия дешевого шлягера. Ева продвигалась вглубь Топей, ориентируясь больше на усиливающийся низкочастотный гул и тот самый странный, пряно-мускусный запах, нежели на какие-либо видимые тропы. Морось то прекращалась, давая короткую, обманчивую передышку, то вновь принималась сеять с унылой настойчивостью старой девы, поучающей жизни непутевую племянницу. Воздух здесь был еще плотнее, казалось, его можно было резать ножом и намазывать на хлеб, если бы у кого-то возникло столь извращенное желание. И хлеб, разумеется.

Деревья становились все причудливее, их стволы изгибались под немыслимыми углами, срастались, образуя живые арки и своды, сквозь которые едва пробивался тусклый дневной свет. Мох, покрывавший все вокруг толстым, упругим ковром, теперь светился слабым, фосфоресцирующим светом, бросая на все вокруг мертвенно-зеленые блики. "Экономия на электричестве, – хмыкнула про себя Ева. – Левин бы оценил. Вечно он жаловался на счета от Мосэнерго".

Вибрация земли стала почти осязаемой, и теперь Ева поняла, что это не просто гул, а именно ритм – медленный, глубокий, словно где-то впереди билось огромное, невидимое сердце. Запах тоже изменился. Сладковатая основа осталась, но к ней примешался отчетливый металлический привкус, похожий на запах свежей крови или ржавчины, и что-то еще, отдаленно напоминающее аромат перезрелых фруктов и цветущей ночной фиалки – дурманящее, вызывающее легкое головокружение и странное, щекочущее чувство внизу живота. "Афродизиаки на марше, – подумала она с кривой усмешкой. – Или я просто надышалась болотными газами и теперь готова спариваться с ближайшей корягой. Что ж, выбор небогат".

И тут она увидела его. Не тропу, нет. Скорее, проход. Стены его были образованы переплетенными корнями и лианами, толстыми, как корабельные канаты, и они… они дышали. Ева замерла, не веря своим глазам. Гладкая, темная поверхность этих живых стен медленно, ритмично вздымалась и опадала, и по ней пробегала едва заметная пульсация, словно под кожей текли потоки какой-то густой жидкости. Проход уходил в полумрак, маня и одновременно пугая своей органической сутью. Изнутри доносился тот самый ритмичный гул, теперь уже совсем близко, и струился теплый, влажный воздух, насыщенный запахами до предела.

"Ну, или пан, или пропал, – решила Ева, поудобнее перехватывая мачете. – В конце концов, не за грибами же я сюда тащилась через полстраны". Она шагнула внут вниз, в этот живой тоннель.

Внутри было теплее, чем снаружи, и почти тихо – густая растительность стен поглощала все звуки, кроме всепроникающего ритма. Свет пробивался откуда-то сверху, рассеянный, зеленоватый, создавая ощущение, будто находишься на дне морском или в утробе какого-то гигантского существа. Стены были влажными на ощупь, упругими, и Ева старалась к ним не прикасаться, хотя искушение провести по ним рукой, ощутить их живую текстуру, было почти непреодолимым.

Пройдя метров двадцать, она увидела их. "Привратники", как мгновенно окрестил их ее мозг, вечно ищущий классификации.

Их было двое. Мужчина и женщина, если эти термины здесь вообще были применимы. Они стояли по обе стороны прохода, неподвижные, как изваяния, вырезанные из неизвестного материала, сочетающего в себе твердость дерева и эластичность плоти. Оба были совершенно наги, и их нагота не выглядела ни вызывающей, ни уязвимой – она была естественной, как нагота зверей или античных статуй, не знающих стыда.