Она оказалась в чем-то вроде гигантской пещеры или грота, но стены его были не каменными, а живыми, пульсирующими в том же медленном, глубоком ритме, что и весь этот проклятый мир. Они изгибались, образовывая ниши и альковы, перетекали одна в другую, словно застывшие волны органического прилива. Воздух здесь был еще теплее, тяжелее, пропитанный до предела тем самым дурманящим ароматом, от которого у Евы слегка кружилась голова и неприятно сосало под ложечкой. Запах был вездесущ, он обволакивал, проникал в поры, словно пытался стать частью ее самой.

"Пещера Али-Бабы на стероидах и с явным перебором с освежителем воздуха 'Запретный Плод'", – подумала Ева, пытаясь зацепиться за привычный сарказм, как утопающий за соломинку. Но сарказм тонул в этой ошеломляющей, неправдоподобной реальности.

Повсюду были растения. Но это были не те растения, которые она знала. Гигантские цветы, похожие на венерины мухоловки размером с небольшую собаку, медленно раскрывали и закрывали свои мясистые, усыпанные блестящей слизью лепестки. Лианы, толщиной с человеческую руку, свисали с потолка, их концы заканчивались не листьями, а чем-то вроде присосок или чувствительных щупалец, которые подрагивали, словно улавливая малейшие изменения в атмосфере. Под ногами вместо камня или земли был упругий, пружинящий покров, похожий на плотный мох или застывшую губку, и он тоже едва заметно вибрировал.

И люди. Или те, кто ими когда-то был.

Они двигались по этому странному, живому залу с той же ленивой, плавной грацией, что и "привратники". Нагие, безмятежные, их тела светились в этом призрачном свете, словно были сделаны из лунного камня. Они не обращали на Еву никакого внимания, поглощенные своими странными, медитативными занятиями.

Вот группа из трех – двое мужчин и женщина – застыла в сложной, почти акробатической позе, их тела переплелись так тесно, что казались единым, многоруким и многоногим существом. Их глаза были закрыты, на лицах играли блаженные, отрешенные улыбки. Ева не могла понять, было ли это какой-то формой йоги, медленным танцем или прелюдией к чему-то большему, но от этой сцены веяло такой откровенной, первобытной чувственностью, что у нее невольно пересохло во рту. И одновременно – жутким ощущением чего-то… неправильного. Словно она подглядывала за ритуалом, который не предназначался для человеческих глаз.

Чуть поодаль еще одна пара – мужчина и женщина – медленно ласкали друг друга, их движения были плавными, гипнотическими, как у змей. Их кожа, в тех местах, где она не была изменена органическими наростами – у мужчины на спине виднелся гребень, похожий на спинной плавник какой-то доисторической рыбы, у женщины из предплечий росли тонкие, вибрирующие усики – казалась почти прозрачной, и Ева могла различить, как под ней пульсируют сосуды, перегоняя светящуюся жидкость. Их прикосновения не были страстными или торопливыми. Они были… исследовательскими, почти ритуальными, словно они заново открывали друг в друге неизведанные континенты. И снова – никакой реакции на ее присутствие. Полное, абсолютное безразличие.

"Похоже, местный комитет по этике взял очень длительный отпуск. Или его съели", – пробормотала Ева, отступая в тень одной из пульсирующих стенных ниш. Ей нужно было время, чтобы осмыслить увиденное, чтобы ее тренированный мозг ученого смог хоть как-то каталогизировать этот бедлам из органики и откровенной, но совершенно лишенной человеческих эмоций сексуальности.

Город – если это был город – дышал. Буквально. Ева чувствовала это каждой клеткой своего тела. Он жил своей собственной, непонятной жизнью, и его обитатели были лишь частью этого гигантского, единого организма. Их чувственность, их кажущееся блаженство – все это выглядело как функция, как заранее запрограммированная реакция.