Их тела… Ева, биолог до мозга костей, застыла, пытаясь осмыслить увиденное. Они были прекрасны. Той совершенной, почти нечеловеческой красотой, от которой перехватывало дыхание. Высокие, стройные, с идеальными пропорциями. Кожа их имела оттенок старой слоновой кости, гладкая, сияющая, словно отполированная. Но сквозь эту идеальную поверхность местами проступали… изменения. На плече мужчины кожа переходила в узор, напоминающий древесную кору, твердую и бугристую. У женщины из-под безупречной линии волос на висках пробивались тонкие, как шелк, зеленые побеги, едва заметно подрагивавшие. Их волосы, густые и длинные, у мужчины цвета воронова крыла, у женщины – пепельные, казались не столько волосами, сколько тонкими, гибкими лианами, и в них тоже угадывалось слабое свечение.

Они не обратили на Еву никакого внимания, по крайней мере, видимого. Их лица были спокойны, почти безмятежны, с полуприкрытыми веками. Но когда Ева сделала еще один шаг, женщина медленно подняла ресницы. Глаза. Огромные, бездонные, цвета темного меда, без зрачков или с едва различимыми, вертикальными, как у кошки, щелками. И в этих глазах не было ничего – ни любопытства, ни угрозы, ни даже простого узнавания. Пустота. Абсолютная, всепоглощающая пустота, затягивающая, как омут.

Женщина слегка улыбнулась. Улыбка не коснулась ее глаз, это было лишь движение идеальных губ, обнаживших на мгновение слишком ровные, слишком белые зубы. И от этой улыбки по спине Евы снова пробежал знакомый холодок.

Мужчина оставался недвижим, но Ева почувствовала, как его взгляд – такой же пустой и всепроникающий – скользнул по ней, оценивая, препарируя, проникая под кожу. Ощущение было омерзительным, словно ее раздевали не только физически, но и ментально, вытаскивая на свет все ее страхи и потаенные желания.

"Так, Кравец, соберись, – приказала она себе мысленно, стараясь унять дрожь в коленях. – Это всего лишь… аборигены. Мало ли какие у них тут обычаи. Может, у них так принято встречать гостей – с улыбкой Джоконды и взглядом патологоанатома".

Ее научный мозг лихорадочно работал, фиксируя детали: симметрия тел, возможные признаки генетической модификации или неизвестного симбиоза, отсутствие видимых признаков агрессии. Но инстинкты вопили об опасности, об абсолютной чуждости этих существ.

Тот самый запах – пряный, мускусный, сладковатый – здесь был почти невыносим. Он проникал в легкие, в кровь, туманил сознание, вызывая странную смесь возбуждения и тошноты. Ева поняла, что дышит прерывисто, что ее сердце колотится, как пойманная птица.

Она сделала еще один осторожный шаг, проходя между двумя живыми статуями. Они не шелохнулись. Только женщина снова улыбнулась своей пустой, нечеловеческой улыбкой.

Проход за ними расширялся, и впереди показался свет – ярче, чем тот, что был в тоннеле. И ритмичный гул стал громче, настойчивее, словно сердце этого места билось совсем рядом.

Ева оглянулась. "Привратники" стояли все так же неподвижно, провожая ее своими незрячими взглядами. Или не провожая. С ними было ничего не понятно.

"Добро пожаловать в Вермикулу, надо полагать", – прошептала Ева, и ее голос прозвучал в этой органической тишине неуместно громко. Она усмехнулась, но усмешка получилась нервной.

Она шагнула к свету.

Глава 3: Первые Запахи Рая

Свет впереди оказался не столько ярким, сколько… живым. Он не лился из какого-то определенного источника, а сочился, казалось, из самой плоти этого места – из переплетенных лиан, образовывавших подобие сводчатого потолка, из гигантских, похожих на раскрытые веера папоротников, чьи листья мерцали то изумрудным, то янтарным, из вздувшихся, полупрозрачных наростов на стенах, внутри которых медленно перетекали светящиеся жидкости. Ева шагнула из удушливой тесноты тоннеля в пространство, от масштабов которого захватило дух, а к горлу подступил тугой комок, сотканный из восхищения и первобытного ужаса.