В тот же день, в добрый час и благоприятный момент кази[44] без лишнего шума поженил нас. Наконец-то после стольких тягот и несчастий господь дал мне увидеть день, когда исполнилось мое сердечное стремленье! Но как раньше сердцем владело желание соединить свою жизнь с этой пери, так теперь душу мою охватила жажда понять все те удивительные дела, свидетелем которых я был. Ведь до сих пор я не знал, кто моя пери и кто был тот красивый эфиоп, который по одному лишь клочку бумаги вручил мне столько кошелей с золотом. Как за такое короткое время смогло возникнуть все убранство пира, достойного падишахов? Почему те двое невинных были убиты на этом пиршестве? Что за причина навлекла на меня, несмотря на мое послушание и покорность, безжалостный гнев моей пери, и почему теперь она вдруг меня так возвысила? Из-за этого целую неделю после совершения свадебного обряда я, хоть и питал сильную страсть к ней, был не в силах предаться радостям любви. Ночью мы ложились в одну постель, но на деле я не стал ей супругом.

Раз утром, намереваясь совершить омовение, я велел служанке согреть немного воды. Госпожа с улыбкой спросила:

– На что тебе теплую воду?

Я промолчал, хотя давно уже заметил, что пери недовольна моим поведением.

– Что за странный вы человек: то так горячи, то столь холодны, – наконец, сказала она мне однажды. – Как это назвать? Если у вас нет мужской силы, то к чему было это нелепое стремление жениться на мне?

– О любимая! – ответил я тогда, не раздумывая. – Будьте же справедливы. В своем суждении никто не должен уклоняться от беспристрастия.

– Какая остается еще справедливость? – спросила она. – Что было можно, все уже сделано.

– Действительно, мое самое большое желанье исполнилось, – сказал я, – но в сердце моем царят сомнения; а у того, кем владеет раздумье, душа неспокойна, и потому он становится ни к чему не способным и не походит на обычных людей. Я поклялся себе, что после нашей свадьбы, поистине напоившей радостью мое сердце, я расспрошу вас о многих вещах, которые не вмещает мой ум и смысл которых мне самому не раскрыть. Когда из благословенных уст ваших я услышу повесть о них, покой снизойдет на мою душу.

– Ах вот что! – нахмурила она лоб. – Неужели вы так скоро забыли? Так вспомните! Сколько раз я говорила вам: не вмешивайтесь никогда в мои дела и ни о чем не спрашивайте. Зачем понадобилось вам, не в пример обычаю, позволить себе такую неучтивость?

– Раз вы простили другие дерзости, так простится и эта, – засмеялся я.

Красавица гневно сверкнула очами и воскликнула, пылая гневом, как огненный вихрь:

– Ты что-то чересчур задрал голову! Иди займись своим делом! Что за польза тебе знать эти вещи?

– Нет большего стыда в мире, чем показать другому свое обнаженное тело, – отвечал я. – Но настолько-то мы уже знаем друг друга. Теперь, когда сердце даже с этим смирилось, что еще может заслуживать тайны?

– Это верно, – подумав, согласилась она. – Но предчувствие говорит мне, что, если секрет мой откроется, произойдет большая беда.

– Что вы! – вскричал я. – Неужели я не заслужил доверия? Вы можете спокойно поведать мне все, что с вами случилось, и я сокрою это в сердце своем и никогда в жизни не вынесу на язык вашу тайну. Как же сможет она дойти до чьих-либо ушей?

Когда она увидела, что отделаться от меня, не раскрыв мне секрет, невозможно, ей поневоле пришлось говорить.

– Разглашение моих дел сулит многие неприятности, но ничего не поделаешь, ты слишком настаивал. Что же, я хочу доставить тебе утешение, поэтому расскажу свою историю. Но помни, ты должен держать ее в тайне.