В голове роились вопросы, один больнее другого. «Это было импульсивное решение? Или же «ошибка выжившего», когда сердце стремится сохранить остатки былой страсти?».

Я не знал.

Не знал, что движет мной сейчас: любовь, привычка или страх одиночества.

Мысленно я возвращаюсь к тем дням, когда все было иначе.

С Алексой.

Когда ее смех был для меня музыкой, а ее взгляд – самым ярким светом в моей жизни. Помню, как мы гуляли по парку в тот вечер, когда я сделал ей предложение. Она плакала, а я, глупец, думал, что это слезы счастья. Теперь я не уверен. Может, она уже тогда чувствовала, что мы обречены? Может, это я был слеп, чтобы увидеть трещины, которые уже тогда начали разъедать нашу любовь?

Ссора. Она все еще свежа в памяти, как рана, которая не хочет заживать. Мы кричали друг на друга, бросали слова, которые, как ножи, резали нашу связь. Она сказала, что я ее не понимаю. А я? Я сказал, что она больше не та, в кого я влюбился. И теперь, спустя дни, недели, я спрашиваю себя: а был ли я прав? Или это просто боль говорила за меня?

Я смотрю на экран снова. Сообщение все еще «прочитано». Ни ответа, ни реакции. Только тишина.

«Прочитано».

Сообщение все еще там. Но я уже не уверен, хочу ли я ответа. Потому что, если она ответит, это может быть концом. А если нет… Если нет, то это просто еще один день в ожидании, которое, кажется, никогда не закончится.

Аудитория встретила гулким эхом. И – ею.

Настя сидела у окна, закутанная в белую рубашку – точь-в-точь как в ту пятницу. Солнечный луч целовал её шею, обнажая цепочку с крошечной подвеской-скрипичным ключом.

Я замер на пороге, чувствуя, как сердце начинает биться чаще, будто предупреждая:

«Осторожно, она здесь. Она все еще здесь».

– Доброе утро, – сказал я слишком громко, роняя папку с распечатками.

Листы рассыпались по полу, и я, сгорбившись, начал их собирать, чтобы скрыть дрожь в руках.

Она подняла глаза. Зрачки расширились на долю секунды – животный страх, желание, растерянность.

Я видел, как её грудь вздымается под рубашкой, как пальцы сжимают край стола, побелев в суставах.

– Доброе… – голос сорвался на полузвуке. Она не закончила, будто боялась, что слова выдадут её.

Я начал лекцию о средневековых методах лечения «любовной болезни». Голос звучал чужим, механическим, будто я читал по сценарию, который кто-то написал за меня. Когда я говорил о кровопусканиях, то представлял, как игла пронзает её бледную кожу, словно говоря: «Выпусти из меня этот яд».

Чертовщина какая-то. Соберись!

– Интересно, – поднимает рука рыжий студент с задней парты, – а сейчас что, лучше? Психологи глотают таблетки вместо того, чтобы чувствовать?

Класс затихает. Настя смотрит на меня, не мигая. Её взгляд – как нож, который вонзается в самое сердце. Я чувствую, как внутри всё сжимается, будто кто-то сжал мою душу в кулаке.

– Мы… учимся отделять зерно от плевел, – говорю, ловя её взгляд. – Эмоции – материал для анализа, не более.

Она резко опускает глаза. В её руке ломается карандаш. Звук трескающейся древесины кажется громким, как выстрел. Я вижу, как она сжимает обломки в кулаке, будто пытаясь удержать что-то, что ускользает.

– А как насчет любви? – раздаётся ещё один вопрос, на этот раз от девушки с первой парты. – Её тоже можно анализировать? Или это просто химия?

Я замираю.

Настя смотрит в окно, но я вижу, как её плечи напрягаются.

Она ждёт моего ответа.

Мы все ждём.

– Любовь… – начинаю я, чувствуя, как слова застревают в горле. – Любовь – это не только химия. Это и боль, и страх, и надежда. Это то, что делает нас людьми. Но… – я делаю паузу, глядя на неё, – иногда она становится ядом. И тогда её нужно лечить.