Русский тенор Соломон Надежда Сикорская

В оформлении обложки использована фотография: Соломон Хромченко – Князь Синодал в опере А. Рубинштейна «Демон». Большой театр, 1937 г.

© Надежда Сикорская, 2025

© «Время», 2025

На календаре – 1 января 1992 года. Завтра моя внучка Надюля улетает в Париж. Какое счастье! Я этого не переживу… Эх, если бы я уехал в Париж в двадцать лет… или хотя бы лет двадцать назад… Не сидел бы сейчас дома в лисьей шубе и перчатках в ожидании, когда какие-то алкаши соизволят починить наш взорвавшийся бойлер. Этот проклятый бойлер взрывается каждый год, стоит ударить морозам. Приход зимы, которую я ненавижу, ежегодно вызывает у наших коммунальщиков удивление, а у телевизионщиков даже какое-то непонятное мне умиление. В программе «Время» начинают показывать лубочные картинки о первом снеге, о катании на тройках и о том, как какие-то безумцы ныряют нагишом в прорубь. Собственно, почему бы им не нырять? Им же не надо петь! ♫ Да уж – «снег пушистый». Можно подумать, что это и есть зима в Москве.

https://solomonkhromchenko.com/hey-troika/

Наведите камеру телефона на QR-код, и вы услышите голос Соломона Хромченко.

Зима в Москве – это слякоть и грязь, это в лучшем случае мерзкая соль, которая разъедает ботинки, а чаще всего – нечищенные, заросшие льдом переулки, которыми мне приходится добираться до института, рискуя упасть и разбиться. Это переполненные озверевшими людьми троллейбусы, в которые вас вносят и из которых выносят, причем не всегда на нужной остановке. Это темень в шесть вечера, это отмороженные уши и носы, бронхиты и ангины. И вот сидишь дома и пьешь бесконечный чай с медом, чтобы согреться. Даже телевизор не посмотришь: по одному каналу «Спартак» позорно проигрывает ЦСКА, а по второму идет концерт народного артиста, солиста Большого театра П., безголосого паяца и мальчишки, которого в мое время не взяли бы и в хор! Да что там говорить…

Неделю назад Горбачев прямо в прямом эфире отрекся от власти, с Кремля спустили красный флаг, СССР больше нет. Нет, вы можете такое себе представить?! До него всех наших руководителей можно было вытащить из Кремля только вперед ногами, а этот – нате вам, на своих двоих. Вот это премьера так премьера. Естественно, после этого я почти всю ночь слушал «голоса», благо в последнее время слышно их прекрасно, настолько, что даже немножко лишает их достоверности. Что там только не говорили! И что он умирает от рака, а его знаменитое пятно на лбу и есть опухоль, и что он продался ЦРУ, и что он уходит под угрозой смерти и КГБ, – в общем, на любой вкус. Но как же жить теперь, когда страна исчезла? Причем в одночасье, без каких-либо официальных церемоний.

Настроение у меня отвратное. Надюле не до меня, она собирает вещи. Все, что было в доме сладкого, я съел, а пустой чай пить неинтересно. Сегодня утром моя внучка торжественно вручила мне толстую тетрадь и велела, чтобы долгими зимними вечерами я не «куксился», а писал свои воспоминания.

А что мне писать, если большая часть жизни потрачена на то, чтобы забыть как раз то, что ей так хочется знать? Вести дневники в мое время было опасно, хранить письма тоже. Приходится полагаться на память. Считается, что старики лучше помнят давние события, чем то, что они делали накануне. К счастью, ко мне это не относится. Бог миловал, у меня нет – пока, по крайней мере, – ни склероза, ни маразма, и пусть отдельные члены моего семейства и считают, что я законченный болван, меня это мало трогает. Хотя объективно я, конечно, старик – шутка ли, 84 года! Да, старик… Но, как говорил покойный Райкин, если меня прислонить к теплой стенке, то я еще очень ничего… Нет, серьезно: я не разжирел (в жизни не позволял себе перевалить за восемьдесят два килограмма, что при моем росте вполне пристойно), не обрюзг, не ссутулился и победил сколиоз, хотя ради этого последние сорок лет приходится спать на доске и каждое утро делать специальную гимнастику. У меня целы все зубы и все остальное тоже в полном порядке. Я по-прежнему люблю и выпить, и закусить, и посмеяться, и пофлиртовать с хорошенькой женщиной.

Когда я выхожу в наш двор и вижу своих сверстников, друзей-приятелей, с которыми прошла большая часть моей жизни и которые ни о чем не могут говорить, кроме как о своих болезнях, анализах, костылях и протезах, то мне становится страшно: неужели и я такой?! Но нет, я не такой. По словам того же Аркадия Исааковича, жившего в соседнем с нашим доме, «я был огонь. Сейчас потух немного, хотя дым идет, иногда». И избави меня Бог превратиться в подобную развалину.

Оглядываясь на свою долгую жизнь, я понимаю, что должен быть благодарен судьбе: я не был забит нагайкой во время погрома, не попал под копыта ни красной, ни белой кавалерии, не был объявлен шпионом ни в тридцатые годы, ни в конце сороковых, не погиб на войне и даже не был ранен, хотя рисковал множество раз… Всю жизнь я занимался любимым делом, добился успеха, признания, имел поклонниц, мои дети не стали алкоголиками и наркоманами, у меня была любимая жена, есть два хороших сына и две чудесных внучки, я известный уважаемый человек, и все-таки, все-таки иногда мне кажется, что я делал что-то не так.

Порой у меня создается впечатление, что Надюля знает мою жизнь лучше, чем я сам, так хорошо она помнит все многочисленные байки, которые я ей рассказывал. Бывает, я и сам не знаю, какая из этих историй правда, а какая нет, ведь у каждой было несколько версий: одна для Цюпки, чтобы не волновалась, другая для покойного Пети, чтобы вместе посмеяться, ну и третья, «официальная», на всякий несчастный случай. За годы рассказов на разные лады эти истории обросли таким количеством деталей, что и не вспомнить, как там на самом деле было… Но… Надюля сказала «надо», Соломон ответил «есть!». Так что буду писать как напишется, а там уж пусть она разбирается.

Итак, как поет Трике:

(Кстати, для справки: Трике я пел считаные разы, мне почти сразу доверили Ленского.)

Все мои авто- и просто биографии – а сколько разнообразных анкет я заполнил за свою жизнь! – начинаются одинаково: «Родился 4 декабря 1907 года в городе Златополе Киевской области. В 1927 году поступил в Киевскую консерваторию». Можно подумать, что вот как родился, так сразу и поступил, а в промежутке – ничего. А ведь за эти двадцать лет чего только не было! Не говоря уж о событиях, как теперь модно выражаться, глобального масштаба: Первая мировая война, революция, расстрел царской семьи, в 1913-м еще казавшейся вечной, Гражданская война, образование СССР… Да и в моей личной жизни произошло немало. Картинки моего детства мелькают перед глазами, как кадры немого кино: такие же черно-белые и так же быстро и без слов, только с музыкой.

Было бы дано человеку выбирать место своего рождения, я бы выбрал Париж, Флоренцию или хотя бы Москву, а не заштатное местечко, затерянное на бескрайних просторах Российской империи. Но увы… Так что я действительно родился в Златополе, Киевской губернии, Чигиринского уезда. Признаться, я был уверен, что местечко это исчезло с лица земли вскоре после революции, так как в энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона, издание которого прекратилось как раз в год моего рождения, оно еще есть, а в первом издании Большой советской энциклопедии, выходившей том за томом в 1926–1947 годах, уже нет – я не поленился, заглянул, вот какой во мне взыграл азарт исследователя! Но Надюля где-то вычитала, что оно не исчезло, а было присоединено еще при Хрущеве к городку Новомиргороду и лишилось в результате собственного имени. Ну, для меня, считай, исчезло.

Для того чтобы понять, как жило местечко и что с ним случилось, я вынужден напомнить – самому себе прежде всего, – каким оно было до того, как остаться лишь в моих воспоминаниях предметом многих смешных или не очень смешных, в зависимости от того, кто и как их рассказывает, анекдотов.

Известно, что на протяжении двух тысячелетий евреи, начиная с Вечного жида, всегда были скитальцами, а потому везде – чужаками. Где бы они ни оказывались в результате своих скитаний, всюду прибывали к шапочному разбору, когда все основные богатства, и прежде всего земля, были уже поделены между коренным населением. Невозможность владения землей заставила евреев освоить другие занятия, постепенно ставшие традиционными для нашего народа, – ремесло и торговля. А как было заниматься ими, не налаживая деловые отношения как с городом, так и с деревней? Поэтому и селились евреи общинами всегда где-то между ними и служили посредниками, поднаторев в искусстве вести переговоры, или попросту торговаться.

Однако местечко было не просто населенным пунктом, чем-то средним между городом и селом. В нем, несомненно, было нечто, отличавшее его от соседних городков или деревень и вызывавшее либо зависть, либо ненависть, а то и то и другое, что часто приводило к плачевным результатам. Этим «нечто» была сплоченность жителей и чрезвычайно развитая взаимовыручка. Только не надо думать, что это оттого, что евреи такие особые люди, уверяю вас, и среди нас есть негодяи и подлецы. Просто исторический опыт показал, что вместе выживать, да и умирать, легче, чем поодиночке. Кроме того, тогда еще были люди, которые хорошо знали Тору и все ее заповеди и следили за тем, чтобы все законы и обычаи еврейской общины соблюдались и из поколения в поколение передавались. Каждый родитель сам старался прожить жизнь как «хороший еврей» и прививал это стремление своим детям. Я не большой знаток религий, но думаю, что евреем быть сложнее в том смысле, что у нас нет исповедей, а потому нельзя, нагрешив за неделю, сходить в воскресенье покаяться и потом гулять как ни в чем не бывало. Нет у нас толком и рая, на попадание в который можно надеяться, а только Эдемский сад, а пресловутая избранность нашего народа неотделима, увы, от всей скорби, которую каждый еврей так или иначе вынужден тащить на себе всю жизнь, как христианин крест. Даже изображения Бога нет, каждый верующий создает себе собственный образ. С другой стороны, никого не волнует чистота ваших помыслов, то есть думать вы можете, что хотите, но поступать извольте как полагается! Может, благодаря этой дарованной традицией внутренней свободе, даже не всегда осознаваемой, и вышло из нашей среды столько философов, писателей и поэтов?