Так вот, с появлением патефона музыка в нашем доме звучала практически беспрестанно, в основном записи итальянских оперных певцов, и прежде всего Карузо, который был тогда на вершине славы и которого целыми днями готов был слушать дед и я вместе с ним. Слушал и подпевал, пока не выучил наизусть. Тогдашние пластинки содержали всего по одной-две записи, на нашей были два коронных номера великого тенора: ария Неморино из «Любовного напитка» и «O sole mio». С них и начался мой «репертуар». Вот пишу эти строки, а голос Карузо звучит в ушах, и мурашки бегут по коже…

Дед был очень доволен моим интересом к музыке и говорил, что надо было назвать меня Иоселе, как героя повести Шолом-Алейхема «Иоселе-соловей». Ну, насчет Иоселе поезд уже ушел, а вот соловьем меня величали всю мою последующую жизнь, друзья даже слова знаменитого романса Алябьева переиначили и спели на одном из моих юбилеев: «Соломон наш, Соломончик, голо-о-о-си-и-стый соловей…» Да, умели мы тогда повеселиться, несмотря ни на что. Но я опять отвлекся.

К тому моменту у меня появился и аккомпаниатор – мой лучший друг Додик Акерман, папа которого был хазаном в нашей синагоге. Помню, как я завидовал дяде Шмулю из-за того, что пока все члены общины должны были просто тихо читать молитвы, он громко повторял их напевным речитативом, а многие места пропевал. Я тоже хотел петь! Додик начал брать уроки фортепиано чуть ли не в три года и проявил недюжинные способности. Через знакомого кантора в Одессе его отец доставал для него нотные тетради с разными упражнениями, и я впервые увидел маленькие черные значки и узнал, что из них и получается музыка. Механика этого удивительного процесса не вмещалась в рамки моего воображения, но это не имело тогда значения.

Как многие помечают инициалами книги, так Додик ставил на обложке всех своих нот маленький элегантный значок #. Мы так и прозвали его – Додик-диез, и эта кличка прилепилась к нему на всю жизнь. Додик быстро научился подбирать на слух практически весь репертуар Карузо, еще несколько дисков которого удалось раздобыть моему деду, и мы, с легкой руки дяди Шмуля, стали выступать дуэтом. Дуэт не замедлил перерасти в трио: в один прекрасный день к нам присоединился Буся Гольдберг, тихий мальчик в очках, на пару лет старше нас с Додиком, который никогда не участвовал в наших шалостях, а только пиликал и пиликал на своей скрипочке. Мы над ним немножко подсмеивались, но и уважали тоже – Буся был общепризнанным талантом.

Только не надо думать, что мы были паиньками – мальчишки всегда остаются мальчишками, и мы тоже стремились развлекаться в меру возможностей. А возможностей для развлечений в Златополе было немного: ни театра тебе, ни кино, ни библиотеки, знай гоняй бумажные кораблики по огромной, почти никогда не просыхавшей луже да умоляй старших взять с собой на ярмарку, случавшуюся в соседнем городке. Зато через нашу станцию два раза в день пролетал поезд, и не было нам большего удовольствия, чем залечь под насыпью и, приложив голову к земле, ждать его приближения: дух захватывало, трудно становилось дышать, а грохот приближался, и вот уже раздавался рев гудка, и казалось, что сейчас нас неминуемо раздавит. Но поезд летел мимо, и только волосы на голове Буси еще долго стояли дыбом. Почему только Буси? В то время считалось, что для того, чтобы волосы лучше росли, их надо регулярно брить. И вот каждое лето нас, мальчишек, обривали наголо, так что видочек мы имели еще тот: бритые, лопоухие, мы с братом длинные и тощие, а Додик, наоборот, небольшого роста и довольно упитанный… Бусина же мама в бритье волос не верила, и он круглый год щеголял буйной кудрявой шевелюрой. Бусина мама была права – от этого бритья мои волосы точно не росли лучше, а уже к тридцати годам их и вообще почти не осталось. Для полноты описания нашей компании надо добавить Азика, Азария Погорельца, закадычного моего приятеля. Это был отчаянный мальчишка постарше меня, которого взрослые называли не иначе как оторва или «шахер-махер» и с которым «хорошим детям» запрещалось дружить. Понятно, что, как к любому запретному плоду, нас влекло к Азику словно магнитом, и все его проказы – не всегда невинные – казались нам верхом изобретательности и смелости. Вот такая была у нас компания.