До дня, когда вооруженный конвой во главе с комендантом Яковом Юровским расстреляет Николая II и его семью в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге, оставалось чуть менее полутора лет[36]. Новый класс упивался разворованными богатствами, на улицах и площадях не прекращались митинги и демонстрации, проходившие под лозунгами «Да здравствует Временное правительство!» и «Николая кровавого в Петропавловскую крепость!».

Но мало-помалу опьяненные легкой победой над самодержавием головы просветлялись. Один из свидетелей Февральской революции писал: «Наша дворничиха, тетя Паша, верит, что теперь все дешево будет. Хлеб, ждут, подешевеет до 3 копеек, сахар, масло тоже». Сахар и масло, а следом за ними хлеб вовсе исчезли из продажи. На письменный стол Александра Федоровича Керенского – министра юстиции Временного правительства, затем военно-морского министра, министра-председателя и, наконец, главнокомандующего – ложились горы писем, стекавшиеся отовсюду. «Средний обыватель России, приветствуя февральские дни революции, – писал анонимный автор, – желал свободы и славы нашей дорогой Родины, а увидел один позор и втаптывание ее в грязь». Другой автор, подписавшийся «простой рабочий», требовал: «Берите назад свободу с революцией, нам лучше жилось прежде, без свободы. Ни к чему эта свобода, да будь она проклята с вами вместе, если мне приходится целую неделю обходиться без хлеба и голодному ложиться спать»…

Свою роль в ускорении революционной развязки в России сыграли женщины, что естественно для народа с развитым женским началом. На начало ХХ века в России пришелся резкий всплеск женской активности, проявившейся в двух крайних формах – в виде проституции и террора. «В проститутки обычно шли бывшие крестьянки, приезжавшие в город на заработки, – пишут историки Наталья Лебина и Михаил Шкаровский. – В конце XIX века они составляли 40—50 процентов от общего количества проституток Петербурга, а в 1914 году – уже 70. Почти половина девиц до перехода в ранг публичных имела какое-то занятие. В основном это бывшие горничные, белошвейки, портнихи… Они больше других зависели от капризов клиентов и хозяев и, следовательно, в любой момент могли лишиться и работы, и жилья. Куда идти? Для многих вопрос решался однозначно – на панель».

Но если проституция лишь свидетельствовала о неблагополучном нравственном состоянии общества, не затрагивая его основ, то террор представлял угрозу для всей системы государственных институтов. Современная американская исследовательница женского вопроса в России, профессор Бостонского университета Анна Шур пишет: «Женский терроризм в России начала ХХ века был одним из важнейших симптомов психопатологии тогдашнего общественного состояния. Тяга к самоубийству, поражавшая наиболее чувствительные и неспособные к адаптации женские натуры, пополняла ими ряды радикалов и революционеров, объединенными усилиями которых в Российской империи сложилась беспрецедентная ситуация террора нового типа – террора тотального, направленного против всех носителей государственной власти вне зависимости от их уровня и ранга». И далее: «Настроения в женской среде, которые в итоге приводили к террористическим действиям, парадоксально совмещали в себе страсть к разрушению со сверхвысокими моральными установками. В итоге самоубийство становилось не личным делом несчастной неприкаянной души, не нашедшей себе должного применения в земном мире, а общественно значимым апогеем собственной жизни – актом борьбы с несправедливостью и гнетом действительности».[37]

Не будет преувеличением сказать, что Октябрь 17-го был генетически предопределен всем ходом развития в нас антироссиянина. Тот факт, что историческую развязку ускорило участие женщин в революции, лишь подтверждает ту истину, что, во-первых, в нас, как в народе, превалирует женское начало, и, во-вторых, в женщинах, превращенных в глубокой древности в собственность мужчин, сильнее развито протестное начало. Основоположница современного женского движения Луиза Отто еще в 1849 году писала: «История всех эпох, и особенно нынешней, свидетельствует о том, что о женщинах всегда забывают, если только они сами забывают о себе». Французский исследователь Мишель Фуко пошел дальше. В книге «История сексуальности» он утверждает, что «женщины-крестьянки в европейской истории как социальная группа имели гораздо больше черт, объединявших их, чем разъединявших, вне страны и века. Женская паства христианских церквей также составляла в истории человечества особое единство – поверх наций и времен». Наконец, нельзя не согласиться с современным английским ученым Сэмом Мерри, который в эссе «Дамы, ваш выход!», опубликованном в журнале «Histori Reviеw», пишет: «Чем ближе к сегодняшнему дню, тем больше застарелых предрассудков помогает преодолеть женская история. И среди прочих – утверждения о том, что “мужчина всегда содержал семью”, что “женщины всегда были полноправны в семейных отношениях”, что “викторианская семья была носительницей самых здоровых традиционных ценностей” и т. д. Женская история дает нам понять, к примеру, как мало уделялось внимания тому факту, что русскую революцию 1917 года начали именно женщины, составлявшие значительную часть рабочей силы в городах и отчаявшиеся от бесконечного стояния в очередях в холодные февральские дни».