Так текли годы, складывались в десятилетия, а жизнь в подводном царстве не менялась. Праскева обрела на земле того, кого искала, и дни её власти над русалками продлились, что всех их устраивало. Более разговоров о соблазнении с Ладой не вели, позволяя выполнять ежедневные обязанности, что несказанно её радовало.

Лада всё так же сидела на ветвях ивы и пугала прохожих то смехом, то песнями. Вскоре к иве стали приносить подношения в виде свежеиспечённого хлеба и яиц, порой на ветвях дерева она находила красивые ленточки, точь-в-точь такие же, как та, что когда-то барыня Алина Никоноровна ей подарила. Лада повязывала их в волосы или клала в венки, которые пускали по реке девы деревни.

— Они почитают тебя за дух дерева, — посмеивался дядя Митяй, которому и доставались продукты, а от него перепадало зверью лесному. — Пусть, так им легче отмолить у судьбы тихие часы. Времена грядут неспокойные, в воздухе бедой пахнет.

И замолкал, смотря вдаль, в такие моменты Лада тихонько уходила, на прощание дотронувшись до его руки.

«Сестрицы» ни о какой беде и слыхом не слыхивали, в подводном царстве мало что менялось, пока однажды Праскева не позвала Ладу на разговор.

Они часто и подолгу беседовали, в основном Праскева рассказывала о своей прежней жизни, делилась тайными знаками, примеченными ещё со времён другой жизни, учила приметам, обычаям и запретам, позволяющим русалкам жить дружно и приносить пользу озеру.

— Пока мы здесь, это место особое. И хороводы на берегу, и венки на воде — всё это нужно как для нас, так и для них. Ты теперь должна следить, чтобы обряды соблюдались, я больше не смогу выходить на берег. Близится моё время, — с печальной улыбкой закончила она и покачала головой на все расспросы.

С той поры Лада сама могла выбирать, кому из девушек выходить на берег, кому прохожих стращать, а кому в лесу шалить. И вскоре заметила, что мир вокруг изменился.

Постепенно оскудели людские дары, на берегу сделалось тревожно, воздух гудел от напряжения, птицы вдруг замолчали, звери носа из нор не высовывали, а земля загудела, вдохнула полной грудью, как от раны глубокой.

— Покуда не ходите на берег, — дядя Митяй с каждым днём старился всё больше, и Лада ещё и потому поняла, что на землю накинула невзрачный полог Беда. Сожрала все краски буйного лета, одела лес и берег озера в насупленное молчание.

Больше не было незваных гостей, со стороны деревни перестали приносить дары русалкам, ива вмиг состарилась и теперь стояла у воды сгорбившимся старичком. Дух дерева, и тот больше не общался с Ладой, вздыхал на все уговоры молвить слово, и Лада решила покамест его не тревожить.

— Да что случилось-то?! — спрашивали «сестрицы», обступив Ладу, когда она в гордом одиночестве возвращалась в подводное царство, где всё казалось прежним. Знакомым, родным и спокойным, даже стайки рыб играли в зарослях водорослей с прежним азартом.

— Сама не ведаю, дядя Митяй говорит, что скоро узнаем.

Праскева уже не участвовала в разговорах, сидела на окраине их поселения на старом бревне и смотрела на колыхающиеся водоросли. Лада по привычке спрашивала её совета, потому что никак не воспринимала себя как главу подводного мира, но в последние годы Праскева на все просьбы дать совет отвечала:

— Скажи, как сама считаешь, а я послушаю.

А потом и вовсе сделалась безучастной. Руки Праскевы истончились, казалось, что вода течёт сквозь них, не встречая препятствий, со спины и вовсе можно было подумать, что не русалка сидит на коряге, а что-то такое давно истлевшее, превратившееся в продолжение бревна, покрытое белой тканью.