Русалочьи сны, или Наречённая плакучей ивы Инесса Иванова

1. Глава первая. Предтеча

1

— Лада, потерпи немного. Ты же знаешь, скоро сладится! И не надо будет прятаться, заживём, как в твоих сказках.

Речи возлюбленного текли мёдом, а его уста были и того слаще. Верно, о свадьбе уговорено между их отцами давно, сейчас пройдёт знойное лето, на Ильмень опустится прохлада, и гладь озера тронут первые стылые ветра, вот тогда Богдан и уведёт её под венец.

И эта плакучая ива, стоящая у самого края озера и склоняющая к воде гибкие ветви, больше не будет хранительницей их тайн. И Лада не станет ждать любимого возле старого дерева с замиранием сердца, гадать и считать минуты, чтобы он пришёл, и чтобы беда какая его не задержала. А когда увидит — кинется в объятия, презрев девичью гордость. И позволит себя целовать, не переступая, однако, границ дозволенного.

Да и Богдан её уважает, сам надышаться боится, наглядеться всё хочет, гладит по светлым волосам, заплетенным в косу, и шепчет, что мечтает увидеть их распущенными.

— Что я, русалка тебе какая? — хохочет на это Лада. Только с ним она может вот так вольно смеяться и говорить без умолку, так вместе и мечтают. О крепком доме, о детях, о вольности для Лады, наконец.

— Я дворовая, не отпустят без выкупа. Ты обещал поговорить с моим барином, отец твой обещал. Вы вольные, вам можно, а мой барин смирный. Отпустит, покочевряжится для виду, и дозволит.

Всё это она уже не раз повторяла сама себе по ночам, лёжа в сенной вместе с другими девицами, отобранными молодой барыней Алиной Никоноровной для услужения в качестве горничных и мастериц. Все пятеро были стройны, молоды, едва ли двадцать вёсен минуло, и по-своему красивы, но не так чтобы хозяйку затмить.

У молодой барыни и стан тонкий, но крепкий, как ствол молодой березы, и голос такой тягуче-прекрасный, что когда прикажет петь девушкам, первой запевалой становится. И на лицо Алина Никоноровна столь пригожа, что глаз отвести нельзя: брови тёмные, волосы густые, коса извивается по спине чёрной змеёй, потому как барыня среди девиц старается ничем не выделяться, и косы носит по девичьему порядку, а не как замужняя.

— Отпустят, отец долго деньги собирал за тебя, и твой родич тоже не отставал. Одни мы у них, всё сделают.

— А если не отпустят? Или только меня, а отца нет?

— Выкупим. Мой отец так сказал, а он, ты знаешь, слово держит.

Лада, до того склонившая голову на плечо молодого человека, вдруг встрепенулась и посмотрела в его тёмные глаза. В них она черпала спокойствие, силу и надежду. Как встретились год назад на гуляньях на Троицу, так и полюбились друг другу. То ли дело весной было, то ли ещё что, а Лада, до того лишь робко поглядывающая на других парней, вдруг взглянула на Богдана прямо и потом бросилась прочь из хоровода, да так до самой избы и пробежала. А вёрста от луга до дворового подворья будет точно.

Это было больше года назад. А в эту Троицу отец любимого сватов прислал, пока тайно, потому что без дозволения барина ни о чём таком дворовым и думать не следует.

— Помнишь примету: коли сосватать на Троицу, а свадьбу сыграть на Покров, то жизнь счастливой будет? До гробовой доски.

Лада помнила, и подслеповатый ныне священник, отец Дионисий, приехавший в приход лет сорок с гаком назад, будет рад обвенчать ту, кого крестил, и кого его ныне покойная матушка звала «ладушкой» да «солнышком летним», пряниками сахарными на Троицу угощала и с матерью Лады, тоже ныне покойной, на Пасху первой дарами обменивалась.

— Помню всё, Богданка, а не верю счастью. Почему меня выбрал из всех?

— Потому что ты солнышко, но не летнее, нещадное, а майское, улыбаешься, а у меня сердце замирает, всю землю, если бы имел, к ногам твоим бросил, а раз нет у меня её — жизни не пощажу, но наши дети вольными будут! Веришь?

— Верю!

И снова полез целоваться, да Лада оттолкнула мягко, так и во грех не далеко впасть.

Отстранилась, улыбнулась и склонила голову набок, как бы уклоняясь в тени листвы от солнца. Приятно сидеть в полдень вот так у воды, не боясь, что врасплох застигнут. Жарко, барыня отдыхать легла, а девиц своих по обычаю, услышанному от заезжих купцов и вычитанному в уездных журналах, отправила заняться своими делами.

Девицы по любезным другам и разбредались. Тут никакого греха не было, а если был, то невинный, девство все блюли строго, за нарушение обета в Красных Ветрилах дёгтем мазали ворота и позору было бы столько, что не оберешься, да страшен не гнев Господень, не отцовские оглобли, а ссылка в дальние сёла. Здесь жизнь справная, а в других углах губернии сказывают, нищетой дома объяты.

Барин Мирон Велимирович был строгим, но отходчивым, а как хозяин, так и вовсе справный и богатый. Приказчик тоже не зверь, хотя смотрит на неё порой странно, да Лада старается ему на глаза не попадаться. Словом, живи и радуйся, а как барин женился и вовсе утихомирился. Полгода с молодой в столице проживал, другие полгода здесь, в имении родовом.

— Знаешь, а я рада, что барин с барыней на Покров уже уедут, — вдруг посерьёзнела она, вспомнив, какой строгой бывала хозяйка, когда вставала не с той ноги. То косу ей перетянут, то чарку не так поднесут, то улыбнутся криво. Конечно, своих девушек она не била и никому бить не позволяла, а всё же без еды на день оставить могла. И заставить за обедом прислуживать, чтобы от запахов съестного и от холодных взглядов барина провинившаяся трепетала ещё больше.

К счастью, такое случалось редко. С Ладой — никогда.

— А вдруг меня продать захотят?

— Нет, тебя барыня любит, недавно ленту голубую подарила, ты с ней ещё краше, — Богдан вдруг принялся щекотать, но Лада со смехом вырвалась. Убежать бы, да без прощания сладости ожидания не будет. Вернулась, наклонилась и позволила возлюбленному обнять себя крепко, взаправду.

Голову снова повело, и уже растаяв в его руках, Лада поймала себя на мысли, что песня права: «Люби пока любится, дари радость тому, кто её ждёт, не жди подарков от судьбы, бери от любимого».

— Пусти, Богданка! Пусти говорю, а то завтра не приду!

Придёт, как не прийти! Или послезавтра! Лада гордилась своей непреклонностью: дала слово — держи, так отец научил. И отец Богдана тоже такую науку сыну толковал. Кузнецы — народ серьёзный.

— Прощай покуда, — выдохнула она и встала на ватные ноги. Помахала рукой и бросилась прочь по тропе, чтобы поспеть к полуденному чаю.

Богдан звал её по имени, но она не оглянулась. Незачем, всему своё время.

2

Барыня проснулась в хмуром настроении. Это Лада поняла сразу, как только вошла на женскую половину и приметила, что голос няньки, так звали главную над девушками, седовласую, но крепкую, Христину Гореславовну, жившую ещё при покойной матери барина, то возвышается до крикливых нот, а то походит на бурчащий котёл кипятка.

Не к добру, да и не такое бывало. Настроение у Лады было солнечным, скоро всё это останется воспоминанием.

— Где шляешься? — прошипела баба Хрися, поправляя жидкие волосы, выбившиеся из-под светлого платка. Была она женщиной толстой, низенького роста, но умела поглядеть так, что охота спорить пропадала. А оправданий нянюшка и вовсе слушать не желала, рука у неё твёрдой была, ущипнёт больно, синяк останется. — Поди к остальным, чай барыня изволит пить, а потом на вечернюю службу отправимся.

Лада подивилась: Алина Никоноровна не была богомолицей, стояла на службах по Великим праздникам, постилась, когда принято было, но девица Злата из Вышинских, что была к барыне всех ближе и даже однажды заслужила великую милость — взяли её в услужение в столичный дом барина — твердила, будто бы в зимнюю пору барин и барыня ограничиваются домашней службой и едят скоромное в Сочельник, коли гости наедут. Из тех, перед кем кланяться следует.

— Что случилось? — обратилась Лада к первой девушке, высокой и стройной, с большой грудью, красоту которой не мог спрятать и просторный сарафан по обычаям предков.

Сарафаны эти никто, кроме хозяйки не жаловал, да как ослушаешься!

— А кто ж их разберет, говорят, чай будем пить, барыню от тоскливого сна отвлечь надобно, — шёпотом ответила Маруся и скрылась с круглой коробкой в опочивальне хозяйки.

Все вокруг были при деле, куда-то шли, что-то несли, одна Лада чувствовала вину за свои пустые руки, поэтому тихо вошла в опочивальню барыни и стала рядом с чтицей Надей, что сидела у окна и медленно, иногда путая слоги, пыталась разобрать историю о житие Святой Ольги.

Эту притчу все знали наизусть, могли бы пересказать, до того барыня её любила, но заставляла читать Надю, не зря же её грамоте обучила.

Лада раздвинула лёгкие занавеси, чтобы дать чтице больше света, и отошла за её спину.

Барыня, по счастью, продолжала прихорашиваться. Одна из девиц переплетала ей косу, другая держала наготове ленты, а третья отбирала живые цветы, чтобы украсить причёску хозяйки. Баба Хрися тем временем самолично застилала постель, хотя на то были другие девушки, но нянюшка любила показать, что она сделает лучше. Когда хозяйка то заметить могла.

— Иди сюда, Лада, потри мне виски розовой водой, как ты умеешь, что-то у меня голова разболелась, — окончив наводить красоту и удовлетворённо хмыкнув в зеркало, обернулась барыня.

Оделась она на старинный манер, наряд очень шёл хозяйке, делал её ещё выше и краше. Движения становились томными, плавными, настоящая лебёдушка!