Однажды, сколько времени прошло, Лада не ведала, потому как дядя Митяй сам им говорил о том, а сейчас выходить на берег стало опасно, она пришла к обители Праскевы, и не нашла её там. А на том месте, где сидела их бывшая предводительница, расцвела водяная лилия, окутанная зарослями роголистника, на одном из которых белел обрывок платья Праскевы.

Лада решилась выйти на берег. Не встретит дядю Митяя, так поговорит с ивою. Пусть никто не отвечает, всё легче станет: она чувствовала себя так тошно, будто потеряла кого-то близкого. Не такими были её страдания, как при жизни, а сохранялись ощущения, что внутри Лады текучая вода превращается в болото.

А отец, Богдан? Она смотрела в покрытое свинцовыми тучами небо и не находила отклика в мёртвом теле. Осталось светлая печаль по давно ушедшим, но могилы близких давно поросли быльём, холмики, покрытые зелёной травой, сровнялись с землёй, да и кладбище перенесли в другую сторону, так леший сказывал. Самой Ладе отходить надолго от озера было нельзя: чем крепче связь с водой, чем больше сил, тем слабее она вдали от Ильмень.

— Что бродишь? — вздохнул рядом дядя Митяй, одевшийся как странник. Видно, вернулся из деревни. — Сказано, сидеть смирно, носа не казать на воздух.

— Праскева ушла, — прошептала Лада и внезапно кинулась в объятия лешего и уткнулась ему в плечо. От старика пахло мхом и забродившим соком, он гладил всхлипывающую Ладу по спине и приговаривал: — Сменилась, стало быть, эпоха, но это ничего, это правильно, всё вокруг нынче другое.

— Что случилось ещё? Не молчи, скажи!

Лада отстранилась и посмотрела лешему в глаза. Дядя Митяй молчал, его зелёные глаза вдруг посветлели, и Лада разглядела в них пороховой дым, пушки, стреляющие вдаль, людей, бегущих с криками и саблями.

— Война пришла на землю. Беда. Ничего уже не будет, как прежде, ничего.

2

Лада сначала не приняла слова лешего всерьёз, равно как и «сестрицы». Эхо войны всегда гремело где-то далеко, но мирных жителей деревень обычно не касалось. Да, ходили предания о глубокой старине, когда иноязычный враг приходил на их землю, но то было так давно, что живых свидетелей ушедшей эпохи не осталось, а разговоры о войне обрастали неправдоподобными подробностями, смахивающими на былинные летописи.

«Сестрицы» за редким исключением, помнили те времена тоже не слишком хорошо. В подводном царстве жизнь течёт неторопливо, подчиняясь раз и навсегда установившемуся порядку, и нет в их холодных сердцах ни капли сожаления или желания изменить естественный ход вещей.

Спиридона, та, кто казалась Ладе самой маленькой из всех, сказывала, что прошлая война приходила на берег в виде высоких черноволосых молодцев, бренчавших оружием и отполированными бляхами на груди. Форма у них была на загляденье хороша — бело-синяя, по стройным фигурам сшитая, штаны смешные только, как дамские чулки, тогда Праскева разрешила некоторым вдоволь порезвиться.

Выходили на берег, оборачивались испуганными девами, готовыми отдаться на милость победителя, и продляли свой срок настолько, чтобы дожить до нынешних времён. Много тогда из иноземцев сгинули, да по меркам войны потери невелики. И так бы всё одно завязли в русских сугробах, зима близилась, дядя Митяй говорил, что им всё одно — смерти не миновать.

А в нынешнюю пору никто на берег Ильмень из чужих не приходил. Бабы иногда стирали бельё, так оно испокон веков так заведено, Лада пряталась в камышах, слушала их разговоры, что из деревни многих мужчин забрали, и самой отчего-то тревожно становилось. Неприятеля она не видала ни разу, всё вроде было тихо, так что вскоре повелела возобновить обряды на берегу, хотя даров стало не в пример меньше, чем до войны, и венки по воде девушки пускали неохотно.