Предав, себя я предаю.

Какой в стране я не займу чин,

и что не сделаю, обет

я не забуду свой. Но, нет, —

И выполнять его не стану.

Отца отмщенье не вернёт.

И я смотрю всегда вперёд.

Зачем за призраками гнаться?

Давно свою я начал жизнь,

как строчку, с нового абзаца

– Я поняла, о чём грустишь:

Вернуть отца мечтаешь лишь.

– Я б отдал всё, чтобы вернуть, но…

– И даже отдал бы любовь?

– Конечно нет! Подумать трудно,

что потеряю тебя вновь.

В душе смешались счастье с болью.

Былое – в прошлом. Ныне есть

лишь то, что будет и что здесь.

Я не солгу, любя. Но столь я

как я тебя люблю, уже

не полюблю иную. Знаешь,

я не подобен ведь ханже.

– Я знаю и люблю тебя лишь!

(Да, он любил Элизабет.

Но как забыть про тот обет,

что заставляет отрекаться

от чувства дружбы и любви?)

Стоя к портрету визави,

он вспомнил проклятое братство,

куда отец вступить велел.

Он отвернулся от портрета,

смотреть в глаза отцу не смел,

ведь были преданы обеты.

Ему казалось взгляд отцов

его винит, пускай без слов.

Сказал он:

– Бэтти, под картиной

с тобою задержались мы.

Ты помнишь ли, что мы в гостиной

помузицировать должны?

Что было в прошлом – будто небыль.

Они прошли в просторный зал,

где он всегда гостей встречал.

Из дуба дорогая мебель

Была под стать декору стен.

На каждой стенке – гобелен

или картина. В окна-арки

весь день светило солнце ярко.

Напротив окон был камин —

он белым мрамором блистал.

Уильям сел за клавесин —

И вдохновенно заиграл.

Легко касались клавиш пальцы,

играло солнце на перстнях.

И, будто, в солнечных лучах

кружили звуки в дивном танце.

По белым клавишам разбросан

был бархат алых лепестков.

Витал повсюду запах роз. Он

Мешался с пряностью духов.

Играя кучерявой прядью,

Касался ветер чуть волос

И нотной шелестел тетрадью.

И лепестки кружил он роз.

И вот Уильям ей куплеты

приятным тенором запел.

Он славно голосом владел.

«Как звёзды в небе, на Земле ты

мне освещаешь путь земной.

И не ищу другого света

с тех пор, как встретился с тобой…»

Уильям любовался ею,

она – же им. Средь лучших пар

подобных нет. «О, да сильнее

любовь, – он думал, – древних чар.»

Графиня Лэйтон в светлом платье,

стояла рядом у окна,

Была задумчива она.

С таким изяществом и статью

Раскрыв ажурный веерок,

Едва заметно улыбалась,

Заслушалась, залюбовалась:

не восхищать певец не мог.

То, глядя в ноты на листок,

то – на неё с улыбкой нежной, —

он пел ей строки о любви,

листая ноты чуть небрежно.

Затем же леди визави,

запела партию сопрано.

Красивый голос несказанно,

звенящий будто серебро,

струился нежно грациозно,

брав ноты звонко виртуозно.

Поэт, что взялся за перо

её бы сравнивал с богиней.

В роскошном платье с болеро

она прекрасна. Но с графиней,

богини не сравнятся, нет —

настоль мила Элизабет.

«Остановить нам счастья миг ли

с тобою, милая, дано?»

«Как вечность будет пусть оно!

Лишь мы вдвоём его постигли.» —

И голоса слились в дуэт.

И вдруг скрипичные пассажи

напевам раздались вослед.

Те оглянулись услыхавши.

Вошёл, изысканно одет,

красавец по французской моде,

Держа в одной руке смычок.

Взметнул он скрипку на плечо,

Играл мотив в дверном пролёте.

Затем он улыбнулся ей.

За ним туда вбежал лакей,

сказав Уильяму: «Простите,

я должен был вам доложить

о гостя утреннем визите,

но не успел. Прошу простить!

Мсье де Шарон подобно ветру

сюда влетел, я не успел…

«Ха-ха-ха-ха, приму на веру:

ты – не сообщник его дел»

Сказал, смеясь, лакею Вильям.

И де Шарон по-щегольски

пройдя, одним руки усильем

подкинув кверху лепестки

осыпав ими двух влюблённых.

Те засмеялись.

– Август, друг,

Ты – не в Парижских бастионах?

Когда вернулся в Эдинбург?

– Сегодня утром!

– Что так рано?

– Послушать чудное сопрано! —

В ответ уклончиво шутя,

заметил Август подойдя,