Её мир до 1917 года был подобен волшебной сказке: маленькая Нино училась музыке, слушая, как на старом фортепиано звучат сонеты Шопена; по воскресеньям она усаживалась за длинный стол, где среди сверкания сервиза и серебряного самовара проходили праздники ума: отец, доктор Георгий Чавчавадзе, выпускник Петербургской медико-хирургической академии, рассказывал о новых достижениях науки, а мать, княгиня Екатерина Орбелиани, происходившая из древнего и знатного рода, чьи корни тянулись к царским дворам Картли и Кахетии, музицировала и читала стихи. Она была женщиной иного века – воспитанной в пансионе в Кутаиси, свободно говорившей на французском и умеющей играть Бетховена на фортепиано с закрытыми глазами.

Отец Нино, врач и просветитель, считал, что девочка должна учиться не хуже мальчиков. Он добился, чтобы дочь училась в частной женской гимназии, а потом – тайком от родственников – пригласил к ней преподавателя философии, студента-эмигранта из Петербурга. Нино училась не ради похвалы. Она впитывала строки, как садовая земля дождь: Жорж Санд, Ахматова, Шота Руставели, Рильке.

Она писала всегда. Чернила – густые, почти черные, как виноградный сок, сорванный в сентябре; буквы – округлые, будто вышитые на льняной салфетке. Каждое утро – прежде чем закипит самовар, прежде чем проснётся город – она садилась за стол у окна и писала: стихи, письма, заметки о людях, которых больше нет.

Отец говорил: «Нино, если ты будешь писать, мир будет слушать. Но только если ты будешь знать, что пишешь».

Когда в 1917 году русская империя перестала быть империей, их дом тоже треснул. Улица, где жили Орбелиани, теперь гремела лозунгами, марширующими ногами, свистками. Отец начал приходить домой поздно, с красными глазами. Он уже не говорил «время перемен», он говорил – «время рассудит».

В 1918 году Грузия провозгласила независимость, и Тифлис снова расцвел: по улицам катились электровагоны, а фонари, установленные ещё в 1883 году, освещали город до глубокой ночи. В эти годы «Оттепель» свободы позволила семье Чавчавадзе надеяться на лучшее: отец снова мог проводить операции в собственном кабинете под ярким светом ламп накаливания, а мать вновь принимала учениц у себя дома, преподавая французский язык, основы литературы и этикета, как делала это ещё до революции, когда вела занятия в частной женской гимназии. Тогда её знали как строгую, но справедливую наставницу, прививавшую юным дворянкам изящные манеры и чувство меры. Теперь, в изменившейся стране, она продолжала своё дело тихо и с достоинством – как способ сохранить в детях культуру ушедшей эпохи.

Но над особняком уже витали ветры перемен. После февраля 1921-го, когда Красная армия взяла Тифлис, всё изменилось. Электрические сети, ещё вчера безупречно работавшие, стали нестабильными: питание ограничивали, фонари гасли, снова пошли в ход керосиновые лампы . Их родовое гнездо национализировали и их переселили в две тесные комнатушки, устроив из великолепного особняка коммуналку с общей кухней на несколько семей.

Для Нино это стало первым великим испытанием – она, привыкшая к тишине салонов и благородству книг, теперь оказалась среди чужих голосов и гулких разговоров о карточках и новых нормах. Но это не сломило её дух. Уже в восемнадцатилетнем возрасте она научилась быть хозяйкой своей судьбы: хранила старые семейные реликвии у себя под матрасом, но принимала новые правила жизни без страха.

В коммуналке Нино усвоила главное правило: «Не показывай то, что тебе дорого – но пронеси это в сердце». Она сохранила в тайниках несколько томов с французскими сонетами, переписанные по памяти отрывки из Руставели и Ахматовой, а на чердаке нашла затерянную папку с ботаническим гербарием и дневником матери.