В те жегоды её характер закалился, а сердце наполнилось чувствами, которых раньше она не осознавала: сострадание к уставшим матерям на рынке, тихая радость от влажных лепестков магнолии и горько-сладкая меланхолия, когда закрывают ставни на зиму. Она стала внимательнее слушать людей: их страх, усталость, надежду.

В 1922 году ей удалось устроиться в библиотеку при Народном университете – это была одна из немногих возможностей для интеллигентной девушки, особенно если фамилия звучала слишком по-дворянски. Лампы горели допоздна, и запах старых страниц казался ей бальзамом. Её назначили помогать в отделе редких изданий, а вскоре стали звать переводчицей: она знала русский и французский с детства, а в последние годы взялась за английский – по словарям, по старым письмам семьи, по стихам Китса.

Среди томов технических руководств и отчётов Красного Креста она находила место для своей поэзии: записывала строчки на полях, словно втайне надеясь, что однажды они оживут на страницах. «Я – мост между мирами», – шептала она себе.

Нино отличалась редкой способностью замечать детали: как свет пробивается через рябь на Куре, как отбрасывает тень старый кипарис, как звучит стих, прочитанный вслух в пустом зале. Её жизненные принципы рождались из этой наблюдательности: честность, уважение к слову, пленительная сила тишины и огромная любовь к красоте, даже когда она ранима и невесома.

Нино писала стихи по ночам – «в стол». Публиковать – значило риск. Но в кружке молодых поэтов, в маленькой комнате над кондитерской на проспекте Руставели, её знали. Её строки передавались из уст в уста, записывались на полях газет, шептались в очередях за хлебом.

Так она жила – между прошлым и настоящим, между роскошью утраченного мира и суровой справедливостью нового. Каждый её шаг был наполнен тихой решимостью: сохранить себя и своё наследие, бросить вызов ветрам перемен и выстоять.

И вот в один из таких дней, когда весенние туманы ещё не рассеялись над Курой, её спокойную поступь прервал звонкий голос, зовущий по имени…

Их познакомил случайный мальчишка, крикнув: «Нино! Ты же говоришь по-английски!» – и сбежал вниз по лестнице. Это было у подножия Сололаки – она несла книги из читальни, он искал дорогу к библиотеке.

– Да, – ответила она, стараясь успокоить пульс. – Нино Чавчавадзе, переводчик отдела иностранных изданий. Я могу чем-то помочь?

– Приятно познакомиться, Нино, – протянул он руку. – Я Вильям Харди, инженер связи из Манчестера, прибыл по линии Международного союза электросвязи.

Она ощутила тепло его ладони, строгость его взгляда и мягкость интонации.

– Добро пожаловать в библиотеку, сэр Харди. Проходите, я вас провожу. Архив телеграфных линий находится на втором этаже, кабинет 12.

Официально – он числился в технической комиссии при Наркомате связи. Он был молчалив, светлоглаз, и всегда держал руки в карманах, будто искал там нечто важное.

Вильям был потрясён её точной, немного старомодной речью. Она – тем, что он, казалось, понимал язык молчания.

Он появлялся всё чаще. Приносил латунные детали и рассказывал, как восстанавливают связь на западе Грузии. Она впервые увидела, как работает трансформатор, и слушала, как он объясняет принцип Морзе, рисуя углём на обратной стороне чертежей.

– Вы всегда так говорите, будто каждое слово нужно взвесить, – сказала она, впервые позволяя себе улыбнуться.

– Я просто боюсь сказать глупость. Особенно перед вами.

– Почему передо мной?

– Потому что у вас язык – точный. И какой-то… оттуда. Из другого века.

Она не ответила сразу. Лишь чуть приподняла брови – не иронично, а будто бы в знак признания.