Он продолжил:

– Я вырос в Ливерпуле. Отец строил корабли. Мать преподавала французский. Всё было очень… правильно. Утренний чай. Газеты. Ровные улицы. Я всё время разбирал что-то – приёмники, провода, старые часы. Хотел понять, откуда идёт звук. Что связывает между собой людей, если они молчат. – А потом – работа, телеграф, мастерская. И вдруг письмо. Грузия. Город с именем, которое произносят шёпотом.

Нино кивнула. Она слушала так, будто не просто слышала – а вписывала его голос в свою внутреннюю тетрадь.

Он посмотрел в окно. На секунду стало тихо так, что было слышно, как потрескивает переплёт.

Нино кивнула.

– А твоя семья? Сестры, братья?

– Есть сестра – Элли. Она смеялась, что я больше любил машины, чем людей. Может, это правда.

– И почему ты сюда приехал? – спросила она, немного наклонив голову.

– Мне предложили работу в Тифлисе. Местный проект связи. Был риск, но я решил рискнуть. Хотел увидеть мир, который не в Ливерпуле. Не хотел оставаться там, где все боятся изменить что-то.

– Понимаю, – ответила Нино, улыбаясь. – А я осталась здесь. Но порой хочется уехать.

Вильям усмехнулся.

– Может, мы оба ищем что-то новое, но боимся потерять старое.

Она взглянула на него серьёзно.

– Да, и это самое трудное.

Она слушала так, будто не просто слышала – а вписывала его голос в свою внутреннюю тетрадь.

– Вы приехали искать звук, – сказала она тихо. – А я, кажется, давно слушаю только тишину.

Он слушал её стихи, те, что она решилась показать. Он говорил, что в её строках есть архитектура.

***

Цинандали стало их бегством.

Когда Вильям предложил ей уехать, это было неожиданно просто: – Я должен наладить радиостанцию на холме, рядом с заброшенной метеостанцией. Будет два дня тишины. Поехали со мной? Я договорюсь, чтобы тебя направили со мной в качестве переводчика.

Она не ответила сразу. Он не догадывался, как много ее связывает с этим местом. Только в ту же ночь, вернувшись домой, осторожно открыла свой старый чемодан с латунными уголками. Там, под платьем и тетрадями, хранилась коробка – плотная, картонная, почти как капсула времени. Когда в 1921 году дом Чавчавадзе в Тифлисе националтзировали, ей удалось сохранить лишь несколько личных вещей. Эту коробку, с книгами и письмами, ей передала мать: «Сбереги это. Если будешь на родной земле – верни ей».

Поезд до Телави плыл сквозь ночную темень, и скрип колёс звучал как присказка к новой главе. В повозке, которую они наняли у местного крестьянина, пыль вставала столбом, и маленькие босоногие дети бежали за ними, смеясь – словно духи из прошлого, приветствующие возвращение.

Цинандали для Нино был не просто селением, а тихим эпиграфом к целой жизни, заключённым в аромат влажной травы, тени кипарисов и старые балконы, откуда открывался вид на медленные, медовые закаты над Алазанской долиной. В детстве она проводила здесь летние недели – в усадьбе родственников по линии отца, где на высоких полках покоилась библиотека князя Александра Чавчавадзе, а над каминами висели портреты предков с профилями, строгими как строки античной трагедии.

Один из этих портретов – её прабабушка, Нино Чавчавадзе, жена Александра Грибоедова. Образ, который сопровождал её с детства. Её звали в честь этой женщины – княжны, вдовы, поэтессы, символа женской стойкости и молчаливой верности. Когда Нино нынешняя смотрела на тонкие черты лица в чёрной рамке, на чёрное платье, в котором та прожила полвека, она всегда думала: «Если мне придётся выбирать – я выберу помнить». Так говорила её мать, а перед тем – мать её матери.

Она помнила, как однажды мать провела пальцем по корешку тома Гёте и тихо сказала: «Здесь останется наша музыка. Даже если нас самих не станет». Тогда Нино ещё не понимала, что смысл заложен между строк – но фраза осела в сознании, как тонкий налёт серебра на зеркале.