Не снимая пальто, он медленно пересёк гостиную и опустился в кресло у панорамного окна. Портфель соскользнул с плеча на пол. Иван не потянулся к холодильнику, не включил телевизор, не проверил почту. Просто сидел, глядя на мерцающий город внизу, который жил своей жизнью – равнодушный к его существованию.

В голове не крутились формулы адаптивного полимера, не мелькали чертежи тормозной системы. Вместо этого он видел зонт. Обычный чёрный зонт с деревянной ручкой, потёртый на сгибах. Её зонт? Его? Память услужливо подбрасывала картинку: Алёна стоит под этим зонтом у входа в институт, капли дождя разбиваются о натянутую ткань, стекают по краям. Она улыбается, протягивая руку: "Иди сюда, здесь сухо".

Но было и другое воспоминание. Тот же зонт, но в его руке. Московский ливень, переход между корпусами, Алёна прижимается к нему под узким пространством защиты от дождя. Её волосы пахнут лавандой и дождём. "Твой зонт слишком маленький для двоих", – смеётся она.

Чей же это был зонт? Почему именно эта деталь застряла в памяти, всплыла сегодня, после презентации? Иван потёр виски. Память играла с ним злую шутку – выхватывала случайные фрагменты прошлого, превращая их в болезненные осколки.

Город за окном продолжал жить своей жизнью. Тысячи окон, тысячи судеб. Сколько таких же одиноких фигур сидело сейчас в темноте, разглядывая чужие огни? Сколько людей вспоминало что-то, чего уже не вернуть?

Иван не включил свет в гостиной. Сидел в полумраке, освещённый только отблесками города за окном. Зонт. Такая незначительная деталь. Такая болезненно важная.

Город за окном потемнел, словно кто-то накинул на Нью-Йорк тёмное покрывало. Иван продолжал сидеть в кресле, погружённый в воспоминания, которые теперь накатывали волнами, не спрашивая разрешения.

Сколько времени прошло с той первой измены? Два года? Два с половиной? Он помнил тот вечер до мельчайших деталей, хотя много раз пытался стереть его из памяти.

Конференция в Сингапуре. Жаркий, влажный воздух, пропитанный запахами специй и моря. Алёна осталась в Москве – у неё был важный этап экспериментов, который нельзя было прервать. "Привези мне что-нибудь необычное", – попросила она перед отъездом, целуя его в щёку.

А он привёз ей ложь. Упакованную в молчание, перевязанную оправданиями.

Иван сжал подлокотники кресла. Та девушка из сингапурского бара – как её звали? Линда? Лиза? Лицо расплывалось в памяти, но он отчётливо помнил её смех, запах экзотических духов и прикосновение прохладных пальцев к его руке.

"Всего одна ночь", – убеждал он себя тогда, заходя с ней в номер отеля. "Это ничего не значит. Просто физиология. Алёна никогда не узнает".

Она действительно не узнала – тогда. Он вернулся в Москву с дорогой шёлковой шалью для неё и тяжестью на сердце для себя. Алёна встретила его в аэропорту, обняла крепко, прижалась всем телом. "Я скучала", – прошептала она ему в шею.

А он ответил: "Я тоже", – и это не было ложью. Он действительно скучал. И одновременно предал её.

Иван встал с кресла, подошёл к окну вплотную. Его отражение в стекле смотрело на него с немым укором. Он думал, что первый раз будет самым трудным, что потом станет легче. Но стало только хуже. После Сингапура была командировка в Берлин, потом конференция в Праге. Каждый раз – другой город, другая женщина, другая ложь. И каждый раз он возвращался к Алёне, убеждая себя, что это последний раз, что больше никогда.

Почему он делал это? Страх близости? Боязнь серьёзных отношений? Или просто потому, что мог – и думал, что сойдёт с рук?

Сейчас, глядя на ночной Нью-Йорк, Иван впервые честно признался себе: он не считал, что делает что-то по-настоящему плохое. Для него это были просто эпизоды, не связанные с их отношениями. Физическая близость без эмоциональной привязанности. Ничего такого. Просто одна ночь.