И вдруг смех заливистый, точно колокольчик, зазвенел.

Я застыл, не веря глазам. И человечка мелкая с волосами молочного цвета – тоже.

Я смотрел... И она на меня огромными синими глазищами таращилась. В них не страх плескался, а любопытство и безмерное удивление.

Я молчал... и она, а в башке отдавалось эхо яростно грохочущего сердца.

Как она тут оказалась? Село далече для такого малька. Как пить дать: опять за бабочкой погналась, и как итог – потерялась.

С недоумением окатил её взглядом: мелкая, тощая, белобрысая... На личике грязные кляксы. Волосы хоть и в косу плетены, да только сейчас в беспорядке торчали, и даже сор в них виднелся. Сарафан выпачкан, подран.

А она на меня смотрела с искренней улыбкой. Без испуга, который всегда испытывали люди при нашем появлении. Смотрела чисто, открыто и улыбалась задорно. Так, что у меня сердце ёкало и глох я от чувства, которого никогда не испытывал, потому и не мог сказать однозначно – хорошо мне аль плохо.

Я ощерился.

Мелкая засмеялась громче и заливистее, и тогда я грозно щёлкнул клыками, желая прогнать неразумное дитя, ибо вызывала она странное желание... облизать и сожрать! Как самое лакомое на свете яство. Даже натужно сглотнул, ощутив во рту нежный вкус молочной плоти.

Великий Зверь меня задери, голод разыгрался нешуточный. Нужно бы перекусить. А девчонка была непростительно лёгкой и аппетитной добычей. Её сочная плоть, горячая кровь... А запах такой, что у меня уже голову вело.

Потому опять клацнул, грубее! Да только вместо плача и попытки удрать, мелкая удивительно мягкую ладошку мне к носу приложила, словно проверяла – мокрый аль нет.

Я опешил. Растерялся от простоты и невинности жеста. А она чуть сдавила кончик носа, теперь проверяя на прочность:

– Ту– ту, – колокольчиком озвучила жест.

А я во все глаза смотрел на странное создание человеческого вида, не ведающее страха, пока не опомнился и в бессилии вскочил на лапы. Она перестала лыбиться, хлопнула недоумённо ресничками. Огромные глаза запрудились слезами.

Не– е– ет, этого мне только не хватало. В сторону шагнул, но несколькими шагами ближе к первому дереву застыл – поляну наполнил детский плач. Пронзительный, громкий и протяжный.

Я прижал уши, чтобы хоть немного заглушить мерзкий звук, ступил прочь, но чем больше отдалялся, тем сильнее в мозг проникало отчаяние мелкой. Душу затопило очередное доселе неизведанное чувство...

Я не знал, что оно значило, но сердцу стало нестерпимо больно.

Сам не понял, как вернулся на полянку, но вместо того, чтобы успокоить, рявкнул:

– Умолкни!

Меня пронизывал этот плач ребёнка, сотнями игл вонзаясь во все внутренности. Это было невыносимо, уж лучше бы настоящая боль... плоти, чем вот такая...

И мелкая умолкла.

Я запоздало понял, что она по– волчьи не понимает.

Или понимает? Прищурился, и только она, стоя на другой стороне полянки, всхлипнула остаточно, проверяя догадку, опять рыкнул:

– Не реви, а то сожру!

Мелкая тотчас поджала губы, понятливо заткнувшись. Тыльной стороной ладошки смахнула слёзы с покрасневших щёк, опять ресничками хзахлопала, с немым укором таращась на меня во все глаза.

Неужто понимала?! Быть того не могло... От безмерного удивления в груди очередной рык родился:

– Молодец, – мысли хаотично метались в башке .

Я уже подумывай уйти, но лапы не повиновались. Мелкая раздражала до невозможности, аж скулы сводило от злости, но при этом не отпускала. Я точно приклеенный продолжал стоять.

– Иди домой! – грозно оскалился, не ведая в отчаянье, что делать и как ее прогнать. Видят боги, я хотел, чтобы это глупое существо ушло!!! НЕМЕДЛЯ!