Зверь сильней ощерился. Кровь плеснулась перед глазами.

– Стой, кому говорю! – мокрый, полуголый Иржич бойко бежал по лугу от реки прямохонько к девчонке. Она приняла это за игру, хохотнула заливисто и попыталась удрать. Но он поймал её вовремя: не успела кануть в дремучем лесу человечка глупая.

– Что ж, не судьба! – Рыкнул я глухо больше с досады и потрусил прочь .

Я избегал видеться с людьми, всячески выискивал повода не появляться в их резервациях и даже знать не желал, как там дела. У меня своих проблем хватало, потому лишь краем уха слышал: всё, как обычно.

Девочек обучали свои людей. С младенчества закладывали в неокрепшие умы мысль, что быть невестами – очень важная роль. Что только избранные годны на эту великую миссию и именно этим представительницам человечества дарована такая честь: стать единственной для Зверя и матерью нового существа.

Это помогало не выслушивать истерики и причитания в том количестве, что раньше обрушивались, когда невест на гон забирали силой. Теперь всё шло ровно и без лишней нервотрёпки.

Самки людские росли с тем, что так и надо, принимали свою участь как должное. А ежели учесть, что Альфа той, кто сможет удрать от Зверя, дарует свободу и богатство, то многие невесты бежали с пущим рвением. Ибо умирать под волколаком, как бы их к тому ни готовили, не очень хотелось, а вот оказаться в злате да свободной – это их наивные душеньки грело.

Потому им и давали основы выживания и немного заставляли укреплять тело, дабы в загоне они не сразу падали, а могли хоть немного Зверю противостоять.

Это, конечно, дело обречённое, но всё же для волколаков брачный гон – ритуал, наши самки умели дать достойный отпор, а вот человечки... Часто оказывались под женихом, не пробежав и пару саженей. Потому и решено было: бегу девок учить! А при старте давать фору несколько часов, и зелья давать, силу дающее, на нашей крови сделанное.

Это хоть как– то помогало девкам продержаться дольше обычного, а Зверь больше сил израсходует, пока бегает за суженой. Так, глядишь, и на насилие меньше останется здоровья. Нам– то оно тоже не особо желаемо: раздирать слабых самок. У нас другие на них виды, но ритуалу не изменяли, без него Зверь ещё страшнее и жертв больше может забрать.

***

Пару лет спустя на очередном обходе я остановился на полянке недалеко от резервации, прислушиваясь к звукам леса. Так ЕСТЬ хотелось, что прям невмоготу стало. Я выискивал, где ближайшая жертва, но тут носа коснулся чужой запах, чуть сладковатый, молочный... такой вкусный, что я жадно сглотнул слюну. Обшарил округу пристальным взором: кем бы немедля закусить. Ну и повыть нестерпимо захотелось. Так душу томление сдавило и сердце бой участило, что морду к небу поднял и с тоской, нутро раздирающей, протяжно завыл:

– У– у– у, – поперхнулся своим же звучным пением, толком его не протянув – в глотку насекомое попало. Прокашлялся надсадно, чертыхаясь на все лады, а потом затаился – рядом кусты хрустнули. Вырвался нехотя из паутины доселе неизведанных желаний и в слух обратился. Треск повторился, ещё один... Я зверем ощерился, встречая гостя нежданного, да так и застыл с клыками напоказ. С подветренной стороны дурной заяц выскочил и мимо промчался, следом птицы с веток верхних взмыли под облака.

Эх, дичь глупая. Как можно Зверя не чуять?! Может виной лето раннее. Кровь играет, живность парами шмыгает, семьи создавая.

Зелень везде, запахов уйма.

Утонуть в них можно, задохнуться от сладости!

Красиво. Ручьи играют. Птицы поют...

Так хорошо стало и безнадёжно легко, что дурь и на меня нашла. Углядел свой хвост, закружился с детской радостью, пытаясь его поймать зубами. Клацал, семеня по кругу: стараясь с наслаждением его клыками ухватить и почесать... Так завертелся, что ориентиры потерял и авалился в траву, как щенок несмышлёный, но облюбленный лучами солнца.