Расстояние спасало людей от лютости Зверей, и только приставленные имели возможность чаще бывать в селении и то менялись каждый сезон, ибо справиться с буйством крови долгое время было не под силу никому.

Никому... кроме меня. Но и я с каждым новолунием всё острее чувствовал сладость человеческих самок, и мне порой тоже приходилось выпускать пар и позволять Зверю брать верх над моей слабой людской сутью.

До сего дня мне не приходилось вплотную приближаться к резервации. Ванер, Ижер и я с разных сторон делали обход, проверяя ближайшие земли на наличие чужих, а потом, пока я и Ванер оставались в тени леса, Ижер, как главный из нас, скрывался в хороминах, где со смотрителем решал насущныее вопросы, которые был обязан донести до Альфы.

Но сегодня только Ижер обернулся человеком, надел на себя припасённую для таких случаев одежду, хранившуюся в специальном тайнике между валунами у кромки леса, дабы не смущать людей, кои не привыкли ходить обнажёнными при всех, и пошёл в село, меня точно магнитом утянуло прочь.

– Я скоро, – обронил Ванеру, лежащему в тени мохнатой ели и лениво смотрящему на крыши хоромин резервации, огороженной высоким частоколом.

– Угу, – кивнул волколак.

Я оббежал село и остановился с другой стороны, краем уха слыша, как собаки от двора до двора лаем заходились. Чуть схоронился за деревьями, чтобы они примолкли, и выжидающе стал рассматривать округу.

Недолго сидел, один из зубьев частокола сдвинулся, друг за другом на свободу вылезла стайка детворы: семь мальчишек и пяток девчонок. Разного возраста, от пяти до пятнадцати точно, но всё одно мелких для того, чтобы гулять за пределами резервации без надзора!

Они весёлой гурьбой побежали к речке, что по эту сторону была чище и удобней для купания.

Я лишь проводил их равнодушным взглядом – это ведь были люди, и меня ничуть не дёрнуло следить за их гулянками.

Продолжал ждать.

Из щели, которую не замкнули, следом показалась пестрая живность: несколько куриц и петух. Важно, но с опаской выбрались за пределы ограждения села и принялись ворошить траву и землю.

Уж вроде засомневался в своём чутье, как вдруг в щель частокола бабочка пролетела, а следом личико девочки с белыми точно молоко волосами показалось. Моё сердце глухо ударилось в груди, я тихо ощерился от странной боли.

Она! Это была та самая девочка! В простеньком сарафанчике, лаптях, а светлые волосы тугой косой плетеные да верёвкой подвязаны. Совсем мелкая ещё, года три от роду...

Выглянула, округу обводя любопытным взглядом, а найдя, что искала – это была та самая яркая, пятнистая бабочка, кое– как, в ногах и подоле сарафана путаясь, на свободу выбралась.

Улыбнулась лучисто да за крылатой побежала, ладошками стараясь поймать. Бабочка резво перелетала с места на место, и у человечки никак не получалось её поймать.

Я терпеливо смотрел. Меня не накрывало нежностью и желанием оберегать – во мне Зверь просыпался. Лютый и голодный...

До слюновыделения хотелось тощую шею перегрызть, дабы не мучилась глупая особь более, и когда она уже ступила было к деревьям, даже не дёрнулся – не пристало мне за человечкой бегать, потому и продолжал наблюдать. Сгинет аль нет. Там лес дремучий, живности хищной много, несмотря на соседство с нами.

– Славка, а ну стой! – из мыслей вязких, что проще самому мелкую грохнуть, выдернул вопль мальчишки. Я с неудовольствием глянул на реку, где купалась ребятня. Мальчишка годов десяти, бултыхаясь в реке, увидал, что мелкая близ леса шастает, и тотчас встрепенулся:

– Стой! – горланил яростно.

Это был Иржич, единственный сын смотрителя. И то, как он мелкую Славкой назвал, пришлось Зверю не по нраву. Славушка – это имя ей дали со дня помещения в резервацию. И я, как проклятие своё, даже наедине с собой не произносил его. А теперь оно, прозвучавшее пусть и на пацаний манер, резануло по сердцу.