– И тебе… совсем… наплевать… что война вот-вот начнется? – Даниэль уже не просто недоумевал, в его голосе звучало отчаяние и даже злость. – Как можно оставаться таким… таким… отстраненным?!

– Война – это ужасно, Даниэль, бесспорно, величайшее зло, какое только можно представить. Но… разве хоть кто-то из нас способен изменить ход истории, остановить эту безумную машину? – Он посмотрел на Даниэла с той самой усталой мудростью, которая всегда поражала Даниэла. – Война не начинается в день первого выстрела. Она зреет здесь, – Марк коснулся пальцем своего виска, – в сердцах и умах людей. И лишь потом выплескивается в реальность, одеваясь в плоть и кровь.

Даниэла затрясло. Холодный пот проступил на лбу, спину пробрал озноб. Он представил себя в военной форме, с винтовкой в руках, на чужой земле, под огнем. Мысль об этом парализовала его.

– Мобилизация… – прошептал он, губы почти не шевелились. – Я услышал сегодня утром… говорят, скоро объявят… меня призовут… что мне делать? – В глазах плескался животный страх, он смотрел на Марка как на последнюю надежду. – Я не смогу… не смогу убивать… я не боец… я… я просто не смогу. Скажи, Марк, умоляю, что бы ты сделал на моем месте?

Марк молчал несколько долгих секунд, смотря куда-то вдаль. Он понимал отчаяние Даниэла, чувствовал его страх почти физически. Но он также знал и другое – каждый человек должен пройти свой путь сам, найти свой ответ внутри себя. Чужой совет, даже самый мудрый и искренний, может оказаться капканом, завести в тупик, лишить последней надежды. То, что верно для одного, может стать гибелью для другого. Каждый случай уникален, как отпечаток пальца, и решение должно зреть изнутри, как плод, а не быть навязанным извне.

– Я не вправе решать за тебя, Даниэль, – мягко, но твердо произнес Марк, глядя Даниэлу прямо в глаза. В его голосе не было равнодушия, лишь глубокое понимание тяжести выбора, лежащего на плечах Даниэла.

– Но все же… – Даниэль не отводил взгляда, цепляясь за Марка, как утопающий за спасательный круг. В его глазах горела робкая искра надежды, что сейчас Марк скажет что-то такое, что снимет с него это непосильное бремя ответственности.

– Я не берусь давать советы в таких вопросах, Даниэль, – повторил Марк, отводя взгляд к окну. Он будто отстранился, ушел в свои мысли, оставив Даниэла наедине со своим страхом. – Это слишком… лично. Слишком важно, чтобы доверять решение кому-то другому.

– А как же… долг родине? – процедил Даниэль сквозь зубы, в голосе прозвучал горький сарказм, презрение к пустым словам и пафосным призывам, которые звучали сейчас особенно громко. – Разве это не долг каждого мужчины – защищать свою родину?

– А разве ты просил эту так называемую «родину» даровать тебе жизнь, чтобы теперь расплачиваться за нее кровью? – спокойно отозвался Марк, снова посмотрев на Даниэла. В его спокойствии не было цинизма, лишь трезвый взгляд на суть вещей.

– Нет… это родители мне дали жизнь, – тихо проговорил он, словно впервые осознавая эту простую истину. Слова прозвучали как откровение, как ключ к чему-то важному.

– Верно, родители… не спросив твоего согласия, – Марк кивнул, в его голосе появилось не только сочувствие, но и какое-то уважение к внутренней борьбе Даниэла. – Но пойми, Даниэл, никто не вправе распоряжаться твоей жизнью, кроме тебя самого. Ведь мир, который ты видишь, существует лишь в твоем сознании. Не будет сознания – не будет и мира.

В этих словах Марка была какая-то непостижимая глубина, которая медленно, но верно проникала в измученное сознание Даниэла, словно рассвет после долгой ночи. Страх не исчез мгновенно, но вместе с ним появилось что-то новое – слабый луч надежды на то, что выбор все-таки есть. И этот выбор принадлежит только ему.