– Держись, Лина. Крепче, – голос Марка прозвучал приглушенно, пробиваясь сквозь завесу тьмы, но в нем чувствовалась твердость, опора, – сейчас, будто призрак из небытия, к нам подплывет круг, с нашей сценой, выхваченный из ночи. Если упустим, мы утонем в этой бездне, и не найдем ее.

Лина, цепляясь за его руку, словно за спасительную ветвь, с тревогой в голосе спросила:

– Чемодан… ты видишь чемодан? Он должен быть нашим маяком в этом хаосе.

Марк вглядывался в непроглядную тьму, напрягая зрение.

– Пока нет, – ответил он. – Но как только круг тронется, как только этот островок приблизится, я надеюсь… я должен увидеть его. Нам нужно будет прыгнуть, Лина, вскочить на эту движущуюся землю, пока она не ускользнула от нас.

– Мне страшно, Марк, – прошептала она, и в ее голосе зазвучали детские нотки испуга. – Когда почва уходит из-под ног, когда мир качается, я теряю себя… теряю равновесие.

– Не бойся, – мягко сказал Марк, обнимая ее плечи. Его прикосновение было теплым, успокаивающим. – Я буду рядом. Я обниму тебя, и мы вместе, на счет три, взлетим на этот призрачный островок.

В тишине повисло напряженное ожидание. Затем, словно вздох исполина, послышалось движение механизмов.

– Круг двинулся, – прошептала Лина, ее голос дрожал. – Готовься…

– Вижу чемодан! – воскликнул Марк. – Прыгаем на счет три. Раз… два… три…

В тот же миг, словно из ниоткуда, возник шепот, едва различимый в полумраке:

– Марк, Лина, вы на месте? – это был ассистент режиссера, его голос звучал приглушенно, словно боялся спугнуть тишину.

– Да, – ответил Марк. – Мы готовы.

– Свет! – скомандовал ассистент, и одно слово разорвало тьму в клочья. Сцена взорвалась ослепительным, нестерпимым светом. Марк, прищурившись, краем глаза взглянул в зал. Море лиц, расплывающихся в мерцающем свете рампы, зал был полон до отказа. Лина сидела на чемодане, неподвижная, словно статуя, ожидая своей реплики.

Прежде чем произнести свою первую реплику, Марк на мгновение застыл. Волна благодарности и какого-то щемящего, почти болезненного счастья захлестнула его. Он осознал, с каким трепетом относится к своему делу, к этому волшебству театра. Он взглянул на себя со стороны, глазами постороннего, и с легкой грустью, с тихой завистью, подумал об актере Марке, стоящем сейчас на этой сцене, готовом вновь погрузиться в мир вымысла, мир страстей и иллюзий.

–– Марк, – голос Даниэла дрогнул, словно тонкая льдинка под ногой, и он невольно сглотнул, пытаясь унять набежавшую сухость в горле. – Говорят… в воздухе война.

Марк, до этого момента погруженный в созерцание утреннего города за окном, медленно повернул голову. В его глазах не было ни тени удивления, лишь привычная усталость. Он приподнял бровь, будто спрашивая: «И что с того?»

– С чего это ты вдруг? – спокойно спросил он.

– С чего вдруг?! – выдохнул Даниэль, чувствуя, как внутри нарастает паника. Он беспомощно развел руками, пытаясь объять необъятное. – Я… я просто не понимаю, как можно жить так… в вакууме, отгородившись от всего. Не читать новости, не видеть, что мир катится в пропасть… особенно сейчас, когда каждый день кричит об этом, когда атмосфера сгущается, как перед грозой, вот-вот грянет…

В голове Даниэла роились тревожные мысли. Мобилизация… повестка… военкомат… перед глазами вставали жуткие образы – окопы, взрывы, кровь. Он никогда не держал оружия, не умел драться. Его мир – это уютное кафе, аромат кофе, тихая музыка, книги и разговоры с Марком о высоком. Как все это может рухнуть в одночасье?

– Я не раз тебе говорил, Даниэль, что для меня истинная жизнь – в музыке, литературе и живописи, в той красоте, что мы сами создаем вокруг себя.